Холл и зал для гостей были заполнены даже в столь поздний час. Здесь было несколько западных бизнесменов в дорогих костюмах, десяток матерых иностранных корреспондентов, вооруженных ноутбуками, и журналистов, возбужденно обсуждавших, закончить и отослать ли статьи редакторам в Нью-Йорке, Лондоне и Париже этим вечером или же пойти пить с коллегами и заняться делами с утра.

Так как я был единственным туристом, остановившимся в отеле, а туристы в Хартуме так же редки, как девственницы в Вегасе, вскоре стало очевидно, что местные сторонились меня и не собирались звать на пижамные вечеринки.

Но в этот раз передо мной стояли более серьезные цели. Рано на рассвете я поспешил в полицейский отдел регистрации, чтобы сообщить о своем приезде и получить кусочек зеленой бумаги в свой паспорт – этот процесс также стоил мне денег. Мне провели инструктаж, в котором говорилось, что в целях собственной безопасности (удивительно, как диктаторские режимы по всему миру ввели тщательно продуманные процедуры, гарантирующие мою сохранность) я не должен выезжать за пределы Хартума или Омдурмана, города-побратима на другой стороне Нила.

После этого я понесся в отдел администрации информации и рекламы главной администрации по туризму министерства туризма и дикой природы [передаю дословно], чтобы получить еще один дорогостоящий документ, в верхнем углу которого была нарисована камера 1950-х годов. Эта бумага разрешала мне снимать Хартум на мою 35-миллиметровую камеру при условии, что на пленку не попадут «военные районы, мосты, станции поездов, телебашни, общественные места, связанные с водо-, газо-, топливо- и электроснабжением», а также «трущобы, попрошайки и другие субъекты, позорящие образ страны».

Это сильно сузило мои художественные возможности, потому что практически каждая улица в Хартуме могла бы сойти за трущобы, и единственными людьми, которые не выглядели как бродяги, были солдаты в мундирах и с устрашающими ружьями и агенты режима, выделявшиеся своими темными костюмами, черными очками и портфелями. Эти выглядели так, будто опасались, что их фотографии могут угодить на плакаты с разыскиваемыми Интерполом или в досье в Международном уголовном суде. И чтобы точно исключить любую глупость с моей стороны, в разрешении было указано, что перед началом съемок я должен оповестить «инспектора местного правительства, секретаря городского совета и руководителя генеральной дирекции».

Спасибо и на том, что мне разрешили фотографировать «дикую природу». А так как на моем пути мне не встретился ни один четвероногий представитель животного царства, я позволил себе свободно интерпретировать указ и однажды вечером сделал 50 кадров множества суфиев, облаченных в белоснежные одежды и кружившихся в религиозном экстазе в традиционном танце в кругу около 500 наблюдателей.

* * *

Стоило мне отвернуться от неафриканского мира всего на две недели, как в нем возникла новая страна, которую мне нужно было посетить! Но до того, как отправиться в Косово или любую другую новую страну, которую могло признать НАТО, мне следовало сосредоточиться на Африке. Следующим на повестке был Чад, и мне нужно было выбрать одно из двух зол: добраться до него по морю или по суше.

Из-за того, что Судан и Чад вели друг с другом неофициальную войну, между ними не было прямых воздушных рейсов. Если бы я выбрал самолет, то мне пришлось бы лететь из Хартума на восток к Аддис-Абебе, затем снова на запад, через три четверти всей Африки, к Бамако в Мали, потом вновь к востоку от Абуджи, столицы Нигерии, а из Нигерии в Нджамена, столицу Чада, что заняло бы у меня два дня перелетов (за которые пришлось заплатить полную цену) вместо полагающихся двух часов. У меня не было другого пути из Хартума, только если я не собирался лететь в Каир через Париж.

Т.А.

Такова Африка.

Я предпочел путешествия по земле, потому что решил, что не смогу узнать что-либо о стране, если пролечу над ней на высоте 10 километров. От Нджамены Хартум отделяли 1950 километров по пустыне, которые я мог преодолеть, по всей видимости, меньше чем за неделю. Но срок моей суданской визы не позволял предпринять такое путешествие. Еще большую проблему представляло то, что большая часть территорий, по которым я хотел проехать, находилась в западной суданской провинции Дарфур и кишела несколькими тысячами мерзких разбойников верхом на верблюдах, прозванных «джанджавидами», чьей главной целью в жизни было убийство местных жителей – призвание, в котором они преуспевали, уничтожив более 30 000 человек за последние шесть лет и загнав 60 000 в самодельные лагеря беженцев на границе с Чадом. (Суданское правительство, которое, по слухам, поддерживало, снабжало оружием и направляло джанджавидов, приговорило к смертной казни лишь 10 000 и во всем обвинило чадских повстанцев.)

Пока я ломал голову над этой дилеммой, джанджавиды ударили по трем городкам в отдаленной части Судана, заставив бежать в Чад еще 12 000 жителей Дарфура и вынудив президента страны обвинить Судан в разжигании насилия и пригрозить отослать обратно 300 000 беженцев.

У конфликта было множество запутанных причин. Сорок процентов жителей Дарфура не являются этническими арабами и принадлежат к народу Фур (отсюда и имя города: Дарфур), а правители Судана, как известно, ненавидят неарабов. Постоянная засуха, начавшаяся десять лет назад, иссушила область Дарфур, но правительство Хартума не проявило особой заботы, тем самым разозлив жителей Дарфура, и так, слово за слово, начался геноцид. Конфликт быстро вышел из-под контроля и затронул соседний Чад, чей президент не желал в открытую поддерживать дарфурских повстанцев в борьбе против могущественного Судана. Тогда чадские повстанцы сформировали «Объединенный фронт за демократические изменения» и в 2003 и 2006 годах атаковали международный аэропорт Нджамена, пока их не оттеснили французские войска, прибывшие специально для защиты правительства Чада.

Эти разборки убедили меня, что выбранный мной путь вряд ли может претендовать на отличную оценку с точки зрения безопасности, но я верил, что путешествие все еще возможно. Все, что мне нужно было сделать, это нагрузить крепкий ширококолесный вездеход сотней галлонов бензина, пересечь Нил в Омдурмане, как разрешала мне виза, взять направление на 250 градусов на запад-юг-запад, проскользнуть мимо армии Судана со своей просроченной визой, обогнуть полувоенные лагеря джанджавидов, пересечь опаленные солнцем земли Дарфура, повихлять по перенаселенной территории лагерей беженцев и затем быстренько проскочить оставшиеся 300 миль неприветливой пустыни, кишащей боевиками-повстанцами.

Но увы!

Я больше не был тем самоуверенным юнцом, который без задней мысли рванул в экспедицию по всему миру. Я предпочел четыре перелета.

Первые три полета прошли практически без проблем, хотя как единственный белый пассажир я был постоянно окружен назойливыми торговцами, оборванцами, попрошайками, сутенерами и сомнительными носильщиками, жаждущими чаевых. В мой четвертый и последний перелет, когда в полночь мы приближались к Нджамена, капитан внезапно объявил, что наш самолет не сядет там, но пролетит до Аддис-Абебы в Эфиопии, потому что в месте нашего назначения шла перестрелка и посадочная полоса была усеяна трупами.