я буду вести себя недостойно, ты дашь мне развод? — улавливаю я главную суть откровения.

— Нет, — резко бросает Мансур, — я дам тебе развод, когда сам посчитаю нужным. Можешь не стараться. Одевай никаб, нам пора ехать.

— А ты не хочешь разобраться, кто хотел меня убить? — вздергиваю я бровь.

— С чего ты это взяла? Мы в пустыне. Ковры вынесли, змея случайно заползла, куда не нужно.

— Каждая случайность может быть неслучайной. Возможно, ей кто-то помог заползти? Например, Медина, которая осталась в Сирии? — выдаю язвительно.

— Она просто попросила помочь с работой, Латифа. Медина помогла мне, я ей. У нее нет повода тебе вредить.

Отстраняюсь и слежу за его мимикой. Кажется, Мансур не врет. Сразу становится неудобно перед Мединой. Хотя мне лично она ничем не помогла, скорее поспособствовала попаданию в мышеловку. Последняя проверка. Смотрю мужчине прямо в глаза и требую:

— Поклянись, что ты не спал с Мединой.

— Клянусь, что этого не было, — серьезно говорит Мансур.

— Вы жили в одном номере, — не сдаюсь я.

— Я там не жил, просто пользовался по мере необходимости. У меня были апартаменты на последнем этаже.

Последняя информация меня добивает, и я сдуваюсь. Может быть, правда с коброй просто случайность. Натягиваю на лицо чистый намордник, и послушно семеню за Мансуром.

По дороге снова ловлю взгляд черных глаз. Это уже похоже на паранойю. Но мне везде чудится двойное дно. Встряхиваю голову, отгоняя бредовые мысли. Позволяю Мансуру помочь мне забраться в машину.

Глава 38. Борьба

Заезжаем на территорию резиденции. Машина отправляется назад в оазис, а Мансур заводит меня в дом.

— Я приду через два дня, Латифа, — заявляет мужчина и собирается на выход.

— Я дважды чуть не умерла, а ты просто развернешься и уйдешь? — впадаю в состояние тихой ярости.

— Ты цела, тебе ничего не грозит. У меня нет повода остаться в этом доме. Давай не будем портить нервы друг другу, Латифа.

— Ты идешь спать с другой женщиной, но я порчу тебе нервы? Просто шедеврально! — прижимаю руку к груди, пытаясь унять возмущенное сердце. — Не надо через два дня сюда являться. Оставайся там, куда уходишь.

Мансур играет желваками и просто выходит за дверь. Сползаю по стенке и упираю голову в колени. Это не может быть моей жизнью. Это просто дурной сон.

Стоило меня спасать сегодня два раза, чтобы просто развернуться и пойти спать с другой? Как это вообще возможно в нашем двадцатом веке? Когда трудовые коллективы стоят на защите морали и семьи, возвращая заблудших мужчин на путь праведности и истины? Я нахожусь в какой-то параллельной вселенной. От происходящего голова идет кругом.

— Госпожа, — подскакивает ко мне Шакира, — я помогу вам подняться к себе.

Позволяю женщине помочь мне встать и опираюсь на предложенный локоть.

— Шакира, ну ты-то понимаешь, что это варварство, — в полубреду риторически вопрошаю, — не может быть у мужчины несколько жен. Это аморальное поведение и чудовищный цинизм.

— Я из Палестины, госпожа. У нас бедная страна, мало кто может себе позволить взять даже вторую жену. Вам очень повезло с мужем. Это большая честь.

Шарахаюсь в сторону. Смотрю на экономку новыми глазами. Как вообще женщина может одобрять происходящее?

— Ты сейчас шутишь, Шакира? В чем честь? Муж открыто спит с другими женщинами. Это определенно бесчестие, а не честь.

— Если спит тайно, то это лучше? — качает головой женщина, — в Израиле запрещено многоженство, что не мешает мужчинам спать с другими женщинами.

Чувствую бессилие от того, что меня не понимают в этом доме. Гордо удаляюсь в свою спальню и падаю на кровать. Ложусь на спину и пялюсь в потолок. В чем смысл этой жизни? Если нет возможности созидать, быть полезной своей стране, для чего все это? В чем смысл жизни саудовских женщин?

Как можно позволять мужчинам так помыкать собой? Унижать открытыми изменами. Они просто уходят из дома и ночуют у других женщин. Это какой-то бред.

Дверь открывается, и заходит Шакира с подносом. Я зла на нее, и хочется гордо от всего отказаться, но желудок предательски урчит, когда запахи еды распространяются по комнате.

Женщина ставит передо мной поднос на ножках и предлагает тканевую салфетку. Чувствую себя крайне неудобно, но сейчас благодарна за такую заботу. Этот день высосал из меня все соки, я обессилена и физически, и морально.

— Госпожа, — вкрадчиво начинает Шакира, помогая мне расстелить салфетку, — прошу прощения за то, что влезаю не в свое дело. Вы плохо знаете наши порядки, поэтому я из благих намерений. Не стоит в следующий раз так кричать на мужчину. Женщина не должна спорить.

Только набитый рот мешает мне взорваться от возмущения. Шакира же, выдав эту дикость, поспешно удаляется из комнаты. Жую и горю от праведного гнева, как можно позволять так помыкать собой? Терпи открытые измены, еще и молчи в тряпочку! Жутко бесит.

Заканчиваю с ужином и отставляю поднос. Смысл может быть только в одном — в борьбе! По сути, что происходит? Эксплуататор Мансур эксплуатирует не только своих рабочих, но и женщин. Его жены — это угнетенный класс, как и все женщины в этом доме. А угнетенный класс должен объединиться, чтобы свергнуть эксплуататоров.

Разложив в своей голове все по полочкам, проваливаюсь в глубокий спокойный сон, в котором товарищ Сухов бороздит космическую пустыню.

На следующий день прошу Шакиру собрать весь персонал в главной гостиной. Девушки выстраиваются в линеечку. Сложив руки за спину, прохожусь мимо них:

— Товарищи-женщины! Нас нещадно эксплуатируют саудовские мужчины, и мы должны бороться! Необходимо создавать ячейки и распространять революционные идеи. Я сегодня же сяду за тезисы, в которых отмечу все вопиющие случаи угнетения женщин. Если у кого-то есть подобные примеры, прошу ими поделиться. Правда за нами! Мы победим!

Глава 39. Гостья

— Госпожа, — откашливается Шакира, — боюсь, мы ничем не сможем вам помочь. Если наше поведение не будет безупречным, нас уволят из этого дома и просто вышлют из Саудовской Аравии. Мы не сможем переводить деньги нашим семьям, которые начнут голодать.

Смотрю на нее растерянными глазами. Но без девушек мой план обречен на провал. Кто будет создавать революционные ячейки, если я не могу покинуть территорию дома?

— Это общее мнение?