в камин, но разобраться с тем, что накрутил Ункай хотелось не меньше. Взыграла моя увлеченность мистикой. Вот только в этом состоянии я бы не сумел понять ни слова, да и прочитать тоже.

Вздох облегчения ситуацию усугубил; я перестал дергаться от каждого шороха, да еще пришла Якумо, которая снова усадила меня перед камином. Но когда я чуть не навернулся в огонь, попытавшись отдать чашку, она перетащила меня в другой угол. Устроили меня со всеми удобствами: буквально из воздуха Якумо достала котацу, теплое одеяло и большие подушки.

— Извини, — прикрыл я глаза, потому что от «убегающего» в потолок взгляда меня мутило, как от езды на американских горках, — я сейчас никакой.

— Ирука-сенсей! — испуганно воскликнула Якумо.

Встряхнув головой я чуть-чуть взбодрился. Даже почудилось что я отдохнувший.

— Ты отлично справилась, — бодро начал я, а затем резко сдувшись, выдал, — Я все. Cпать.

Так и накрылась моя вдохновляющая речь о вере в себя, чувстве долга и других важных вещах. Когда-то я с фума-сюрикеном в хребте не отключался, пока не договорил. А тут брык и темнота.

В себя я пришел, как по щелчку и не понимая где оказался, окликнул Курама:

— Якумо? — кругом белая муть и ни черта не видно.

Кажется, я отрубился на пару минут и уже не понимаю где я.

Это Чистый мир? — липким холодом костлявых рук взъерошило волосы на затылке. — Я умер?

Но вскоре уже эту паническую встряску заменили головокружение и такая сильная вялость, что я даже голос подать поленился.

Кругом разноцветная, пульсирующая в такт сердцу муть, будто кто-то от души повозил эффектом «размытие» в графическом редакторе.

Поморгал — ничего. В смысле, ничего не изменилось!

Погодя я все же «нашел» свою вытянутую руку, а вот пальцы — нет. Я не видел их в упор, как бы близко не подносил кисть к глазам. В какой-то момент я вовсе ткнул себе в глаз, напрасно надеясь, что если поднести руку ближе, то я смогу ее увидеть.

— Да нет же… нет! Не может быть… — шептал под нос на грани истерики. — Я же видел! Видел оставшимся глазом! Все было в порядке!

Муть не пропадала, как бы сильно я не моргал и не тер глаза. Где-то на периферии маячила здравая мысль, что надо успокоиться и попытаться понять, где я нахожусь, но это был жалкий писк на фоне раскатов грома.

Краем уха я улавливал голоса и чьи-то переругивания, но не мог их разобрать из-за громкого стука собственного сердца, набатом стучащего в груди. Видел яркий свет, но понять утро это или ранний вечер я не мог. Чувство страха тушило разум.

Шаги, шорох ткани, среагировал так, словно я и не шиноби вовсе — вздрогнув, замер, как кролик перед удавом.

В этот краткий миг успел подумать, что это обидно — не увидеть, кто тебя убил.

— Дурак, — дрожащие нежные руки обвили мою голову, — ты же говорил, что ничего страшного не произойдет!

Охнув, обмяк от облегчения.

От выдоха закружилась голова «я в безопасности», но затем пришло осознание, что Анко может сейчас уйти, и я в панике схватился за ее плащ, как за спасательный круг.

На один вопрос ответ появился, но его место тут же занял калейдоскоп других переживаний:

«Если бы было что-то не серьезное, — от предположений мутило, а догадки было боязно проговаривать даже про себя, — меня бы подлечили сразу… Ведь так? Так?!»

«Может быть повреждения оказались сильнее… Я больше никогда не смогу видеть? "

Комок подступивший к горлу и животный ужас прострелили мозг, отдаваясь болью в коже, будто я плашмя ударился об воду.

— Тебе стало хуже? — сжала Анко мои щеки, наверное, смотря в глаза. — Я сейчас схожу за доктором!

— Нет. Не надо! — Успел остановить ее, уронив на себя.

Задушив в зародыше жалкое «не оставляй меня одного», прижался лбом к ее животу.

Крепко зажмурившись, я попытался вдохнуть родной до боли запах и успокоиться. Получился задорный свист из одной не до конца забитой ноздри, от которого меня вот-вот должно было пробить на истерический смех.

«Моя реакция, сама ситуация, это все так нелепо, что хочется смеяться сквозь горестный вой».

Лишь нежный шепот Анко и ее присутствие помогли мне взять себя в руки и сподобиться спросить «что со мной?».

Я успел только сказать «что», как меня оперативно отцепили и вручили стакан (чтоб не цеплялся за одежду, наверное), и все мои мысли заняли вода и жажда, которую я не замечал еще мгновение назад.

Пока я с жадностью осушал уже второй стакан, Анко уже с укором буркнула:

— С девочкой все хорошо! О себе бы лучше так беспокоился!

— Да я…

— Ты ее спас и хватит об этом! — (стукнул об тумбочку отобранный стакан) с недовольством и дрожью в голосе прикрикнула Анко, прижав мое лицо к затянутому сеткой бюсту.

Жмурясь, подумал: «Приятно, когда о тебе думают лучше, чем ты есть…»

Обнял любимую в ответ, положив подбородок ей на грудь.

Я бы хотел так посидеть как можно дольше, но чувства Анко говорили — она на пределе.

Пытаясь объясниться максимально нейтрально и безобидно, чтобы не извиняться, я поглаживал ее спину, надеясь, что такая нехитрая ласка ее успокоит или хотя бы отвлечет.

— Да мне бы в голову не пришло обманывать. — чувствуя усталость, я все равно попытался говорить четко и ясно, несмотря на заплетающийся язык и путающиеся мысли. — Знал бы заранее, так об этом вся Коноха была бы в курсе, все бы на ушах стояли и носились, как в жопу ужаленные. Но я не успевал и думал, что придется лишь убалтывать Ункая. Повернуть назад я тоже не мог. Если бы я не успел, если бы Якумо умерла от рук Ункая, я бы себе этого не простил.

— Не смей! — сердито прошептала Анко, — не смей… не смей так говорить!

— Солнце, — заулыбался я, — мы же шиноби, я не…

Меня перебили.

— Ты пошел туда без оружия. Без поддержки… с истощением! — всхлипнув (меня прошибло ее болью и отчаяньем), Анко задержала дыхание, а затем продолжила нормальным голосом. — Это неоправданный риск. Ты потерял вместе с памятью осторожность? Или захотел повязку на глаз, как у своих предков?

Крыть нечем. Можно лишь попросить прощения. Я ведь сам когда-то отчитывал ее