Дела Хэя. Видите, нам все известно. Когда он возвращается из Южной Америки?

— Южной Африки.

— Какая разница, дорогое дитя. А вот и Элен. И Пейн.

Каролина и Элен обнялись. У Пейна было перебинтовано запястье — результат игры в теннис.

— Если бы не рука, я участвовал бы сегодня в гонках. — С юношеской неприязнью он оглядел комнату, полную престарелых красавиц.

— Отец в Нью-Гэмпшире. Нью-Гэмпшире! — Элен выглядела еще жизнерадостнее, чем обычно. — Ему было велено провести там по меньшей мере два месяца, даже если его открытые двери захлопнутся.

— Есть ли у него вести от Дела?

— С прошлой недели ничего нового. Он посылает все дипломатической почтой. Поэтому не может сказать все, что ему бы хотелось. Но ясно одно: англичане терпят поражение. Поражение! Это ужасно!

В этот момент Мортон зловеще объявил, что обед подан, и миссис Фиш покорно и даже поспешно взяла под руку самого знатного из джентльменов и засеменила к своему месту за шератоновским столом красного дерева, который хотя и был сервирован на оптимальное, на взгляд Мортона, число гостей, все же оставлял гостьям достаточно места для размещения модных в этот сезон неохватных юбок, поскольку был раздвинут на максимально возможную длину. В центре стола в пандан китаизированной по моде внешности хозяйки красовалось затейливое сооружение из чистого золота в виде пагод и мостиков.

Каролину усадили — и она знала, что так и будет, — между Лиспинардом Стьюартом и Джеймсом Ван Аленом. Она с тоской вспомнила свой крошечный кабинет на Маркет-сквер и своих знакомых мух, живых и дохлых.

— Испытание хорошего повара, — объявил Джеймс Ван Ален, — пирог с треской.

— Повар миссис Фиш нас им угостит?

— О боже, мисс. Это не завтрак.

Лиспинард Стьюарт подробно объяснил ей свои родственные связи со Стюартами и почему его семья несколько изменила написание фамилии — чтобы не ставить в затруднительное положение английскую правящую династию, которая больше всего опасалась притязаний его семьи на их трон, «что по праву принадлежит нам, и они это знают».

— Какое же королевство принадлежит царствующему роду Лиспинардов? — спросила Каролина, вспомнив, наконец, правила ведения светской беседы.

В этот вечер в «Вязах» Берк-Роше устраивал танцы. Когда миссис Делакроу объявила, что собирается пораньше домой, Каролина ушла с ней вместе.

— Завтра, — сказала она, — мне предстоит провести утро на телефоне — я должна поговорить с Вашингтоном.

— В молодые годы я танцевала ночи напролет. Я всегда была влюблена.

— Я не влюблена, миссис Делакроу. Поэтому по ночам я сплю… и разговариваю по телефону.

— Мы умели радоваться жизни. Телефонов тогда, конечно, не было. — Они устроились в маленьком кабинете, смежном с гостиной. Хотя стоял конец июля, ночь была прохладная и в камине горел огонь. Миссис Делакроу налила себе бренди, Каролина предпочла воду «Аполлинер». Старая женщина рассмеялась. — Мэми всецело под каблуком этого дворецкого. Он убедил ее, что во всех знатных домах Англии эту воду подают кипяченой.

— Я бы на ее месте тоже кипятила.

Миссис Делакроу достала миниатюрный портрет на слоновой кости.

— Это твой отец с моей дочерью.

— Я думала, что у вас только один его портрет — в военной форме.

— Дело в том, что когда я разглядываю этот, я никогда не смотрю на твоего отца. Я вижу только Дениз. Она была так счастлива. И по ней это видно.

Но Каролина, как и старая женщина, видела только то, что хотела видеть, — не хорошенькую, хотя и довольно банальную молодую женщину, а круглолицего молодого человека с миниатюрным ртом, которого она не знала и не могла связать с краснолицым крикливым мужчиной, каким он был в годы ее юности.

— По-моему, они оба счастливы, — сказала Каролина нейтрально и протянула портрет хозяйке.

— Твоя мать приехала однажды летом в семьдесят шестом году. Она была очень красива.

— Она тоже была счастлива, как вы думаете?

— Моя дочь умерла, произведя на свет Блэза. — Паутина на лице старой женщины внезапно разгладилась: попалась муха? и паук, вечно бдящий, оказался тут как тут? — Твоя мать тогда была ее лучшей подругой.

— Все это было до моего рождения. — Каролине не понравилось направление, которое принимал разговор. — Отец никогда не говорил — со мной, во всяком случае, — о своей первой жене. Он редко говорил и о моей матери. Поэтому и Блэз, и я — сироты.

— Да. — Миссис Делакроу скрестила колени, едва видимые под бледной муаровой ночной рубашкой. — Поразительно, что Эмма умерла той же смертью, что и Дениз, — родами.

— Эмма. Наконец вы назвали ее по имени. Теперь скажите мне, она и в самом деле была темная, роковая женщина? Почему о ней так говорят? — Каролина буквально метнула свой вопрос собеседнице; старая женщина заморгала глазами, но тут же парировала:

— Твоя мать убила мою дочь, и в этом суть и причина этой тьмы.

Каролина замечала, что женщины часто падают в обморок из-за слишком туго затянутого корсета или имитируя отчаяние. Она подумала, не настал ли ее черед проэкспериментировать — из чисто политических соображений грохнуться на пол.

— И каким же образом это… убийство или то, что вы под этим подразумеваете, было совершено?

— Дениз предупредили, что она не может родить. Твоя мать поощрила ее родить ребенка от человека, за которого твоя мать уже тогда хотела выйти замуж, за твоего будущего отца полковника Сэнфорда.

Каролина обнажила зубы, что, надеялась она, в неясном свете пламени камина можно было ошибочно принять за сладкую девичью улыбку.

— Я не нахожу в этом ничего темного или рокового. Только ваши предположения. Как одна женщина может поощрить другую родить ребенка, если обе осведомлены о последствиях?

— Была некая дама — я называю ее так с иронией, — которая считалась специалисткой. Эмма послала за ней. Эмма заставила ее сказать — заплатив ей за это, — что Дениз выживет. А так как моя дочь очень хотела ребенка, она его и родила. И умерла, а ее муж женился на …

— Тьме тьмущей?

— Да. Потом родилась ты, и вскоре умерла она, и это было достойным отмщением, о котором я всегда мечтала.

— Я не верю вашей истории, миссис Делакроу, и не могу понять, зачем вы рассказываете мне, вашей гостье, остановившейся у вас совсем ненадолго, такие ужасные вещи, делая вид, что сами верите в то, что говорите.

— Почему же ненадолго. — Старая женщина подлила себе бренди. — Я рассказала тебе, потому что не могу рассказать это внуку.

— Вы боитесь Блэза?

Седая голова, посверкивающая бриллиантами, склонилась в кивке.

— Я боюсь. Я не знаю, как он поступит, узнав правду.

— Поскольку он родился на свет абсолютно лишенным совести,