class="p1">— Жена сразу все поймет… Я не знаю, как она отреагирует. Запаникует, наверняка.

— Тогда иди и сиди в баре: все лучше, чем тебе предъявят к врачебной ошибке еще и то, чем занимаюсь я. У тебя трое детей. Завтра доложишь про меня. У тебя будет сделка со следствием, и грозить тебе будет всего пара лет… Может домашним арестом обойдешься.

— Обширные познания…

— Я сам себе прокурор, я же говорил.

— Тёма, если ты явишься сейчас…

— Ханне будет совсем плохо без наших препаратов. Помогу ей, потом явлюсь. Не сбегу же я… У нас есть еще глюкоза? Вытащишь мне?

— У меня ее, как конфет…

— Что скажешь? Не заявишь до завтра?..

— Ради тебя, хоть тебе это и повредит…

— Ради Ханны.

— Сколько тебе-то грозит?.. Чай, не два и не три годика?..

— Иди, Саня, иди в бар… Спасибо тебе.

— Сделать тебе кофе не сойдет за соучастие?..

— Нет, это нет. Спасибо.

В опустевшей лаборатории, среди пустых палат для испытуемых, Ханна проснулась в четыре утра и чувствовала себя немного лучше. Весь серый, Артём сделал ей еще один укол антидота и отпросился на двадцать минут, велев отдыхать.

Пришел он через пятьдесят. Свежий воздух ему не помог. Он строчил на газоне бумагу о произошедшем, и время пролетело незаметно. Вся жизнь его перевернулась за одну ночь. А Ханна встретила его стоя, опираясь на изголовье кровати, не менее изменившаяся.

— Как дела? — спросил Артём измотанно и в который раз.

— Я скажу тебе как, — ее лицо исказилось гневом. — Вы искалечили меня! Грязные шарлатаны!.. Ты думаешь, мне дали две научные степени за то, что я идиотка?! Я хотела почитать что-то и не могу понять ни строчки! Я хотела пройтись по палате, но с трудом даже стою!.. Меня тошнит каждую минуту!.. Что, скажешь, в памятке такое было?!.. — ее рука хватала с тумбочки все подряд и с грохотом бросала обратно.

— Ханна, мне очень жаль. Мы ошиблись. Я сказал тебе честно еще вчера. Мы тебя отравили… Ты, наверное, не до конца смогла понять это сразу. Тебе станет лучше, но понадобится время. Я продолжал колоть тебе экспериментальное лекарство, поэтому ты уже на ногах. Прости, что оставил тебя надолго… Это очень быстрый результат, просто поразительный. Все неофициально, но, если ты согласишься, я помогу тебе и в дальнейшем лечении. У меня есть подруга, она с такой же проблемой была. Теперь работает, замужем и даже беременна, все без патологий…

— Беременна?!! — небожительница превратилась в фурию. — Проклятье ты… человеческое! Я что тебе, селекционная корова?! Верните мой мозг и мою физическую форму!..

— Я тебе предлагаю…

— Предлагаешь?! Я тебе полицию сейчас предложу!.. Я…

Ханну поддерживала в вертикальном положении ярость, но силы иссякли, и она рухнула обратно на кровать. Ее корежило рвотными позывами, и она давилась слезами. Артём повернул девушку на бок, дал контейнер и прикрыл одеялом.

— Я сам туда пойду. Через пару часов. Я принесу тебе снотворное, хорошо?..

Из-за чудовищного упадка сил Ханна вновь сделалась послушной. Снотворное должно было пойти ей на пользу, но проснулась она только в семь вечера, а не через два часа, как рассчитывал Артём. К тому времени он держался лишь на силе воле, глюкозе и еще двух уколах транквилизатора. Вот-вот к ним в гости могли нагрянуть следователи, если Александр успел все сообщить.

— Артём… — ее голос вывел его из медитативного отупения.

— Да, Ханся, я здесь… Как ты? — он подошел к кушетке. — Тошнит?..

— Нет… Голова болит… Во рту пересохло… Я никогда не болею… Просто надо встать…

— С этим придется подождать.

— Фрустрация, так все ломит… Меня отравили, да? Теперь я как те жертвы криминальных отравлений из журнала, которых всю жизнь рвет и никто не хочет их видеть?.. Поганый мир…

— Ну, не совсем… У тебя все наладится.

— Чем я занималась… Две степени… Доброволец… Это врач меня отравил, да?.. А ты меня спас?..

— Александр ошибся. Он не учел твою гиперчувствительность и не рассчитал дозу.

— Зачем ты меня спас, для какой жизни?.. Боже… У меня такая слабость…

— Это пройдет.

— У меня одна просьба… Просто одна…

— Какая?..

— Дай мне что-нибудь стимулирующее. То, что обычно запрещают… Говорят, оно такие силы придает… Дает желание жить.

— Это совсем лишнее…

— Молчи, твой врач меня убил, я имею право на последнее желание. А желание мое — достань мне стимулирующее. Фрустрация, как же она была права… Надо было кувыркаться, пока были силы, пока я была жива… Разве у меня был хоть один нормальный парень?.. Просто дай мне еще этого яда, — она сменяла желания и просьбы. — Напишешь, что не смогли откачать…

Артёма могли бы смутить такие слова, но только не теперь.

— Ты сильная, ты справишься, — он колол лекарства внимательно, работая, как механизм. Его рука едва притронулась к ее плечу. На настенных часах отобразилось «20:07». — Ханна, возьми, здесь все написано, — у Артёма в руках была электронная дощечка для записей. — Я кладу ее во внутренний карман твоей спортивной сумочки, пожалуйста, запомни. Не показывай ее никому, иначе мне конец. Сейчас я вызову тебе скорую помощь. Все будет хорошо. Ты сильная, — повторил он. — Ты со всем справишься…

— Не уходи… — в ее голосе, который больше не просил о преступлениях, была мольба. Она взяла его за край халата. Глаза ее смотрели с таким выражением печали, преданности и испуга, что он готов был бросить ради них все и бежать с ней на край света. Увы, это было невозможно: никакого края у этого несовершеннейшего света не было.

— Все что тебе нужно — на этой дощечке. Прощай, — он грустно улыбнулся, и его рука запечатлелась в ее руке.

Глава 15

Дима никогда не спрашивал, что побуждает Адель снова рожать. Общество вполне бы устроило, если бы она остановилась на двух детях.

Возможно, в ней говорило чувство превосходства, желание передать свою ДНК. Или же уверенность, что нет ничего, что ей не по силам.

Он помнил безумную ночь: она в его руках на последних сроках беременности двойней. Вечеринка. Он под коктейлями. Она исправно отказывала себе в алкоголе и запрещенных веществах, но не в оргиях.

Два парня закричали в роддоме следующим вечером. Адель все удавалось. Она терпела недельную ломку и временные замены лекарств в ее рационе да вещей в гардеробе. Фигура ее таяла после родов быстрее, чем эскимо, зажатое в руках. И вот он снова владел ей, хотя не владел никогда.

Он владел теперь еще и Катей. Безраздельно. Это сделалось крепкой дружбой, скованной или опошленной постелью: кому