ожидал увидеть на собственном пороге. Возвращая лицу невозмутимый вид, медленно отставил чашку с чаем, к которому привык вечерами, отложил в сторону книжку и равнодушно уточнил:

— Кто у кого пропал?

— У Миланы Брагинец. Ребенок. Помнишь такую? Вроде, дочка лучшего друга была? — язвительно процедил племянник.

— Я-то? Я-то помню. Вертихвостка оказалась невероятная. Ее ведь отец тогда в наказание сюда отправил. Вроде как на перевоспитание. Так она решила перед тобой хвостом повертеть. Ты, помнится, тогда все за чистую монету принял. Да только не больно ей оно оказалось надо. Потом еще один жених, кажется, был. И с тем не сложилось. А теперь ребенок. Вот у такой, как она — и ребенок? Чудны дела твои, Господи, — крякнул Станислав Янович, отпил из чашки и кивнул на столик, где стоял поднос с чайником. — Чаю хочешь?

— Не хочу. Прикинь, да. У такой, как она, — ребенок. И этого ребенка похитили. Говорит, что ты, дядя Стах.

— Кто говорит? — резко выдохнул тот.

— Ми-ла-на Бра-ги-нец, — медленно и по слогам повторил Назар, пристально глядя на Станислава Яновича. — Дочка твоего лучшего друга. Такого близкого, что почти родственница, чуть ли не племяшка. Ты тогда так расписывал.

Шамрай-старший мысленно дернулся, так что мышцы свело от усилия удержать равнодушным выражение лица. Племяшка! Эта «племяшка» оказалась единственной бабой, от которой до боли скручивало внутренности. От которой он терял контроль над собой и все рациональное в нем уступало место эмоциям. Как и несколько дней назад, когда он до сих пор не знал, чего в его поступке больше — желания получить жирный надел земли, увидеть ее взрослой или хотя бы на мгновение почувствовать зависимость Миланы от того, кем она когда-то пренебрегла, выбрав Назара. Который стоит сейчас перед ним, требуя объяснений. Да только шиш ему! Не дорос с дядькой тягаться.

Стах сделал еще глоток уже остывающего чая и слегка пожал плечами:

— Много воды утекло с тех пор. А вы что же это, снова дружбу с Миланкой завели?

От подобного лицемерия Назара захлестнуло раскаленной, плавленой яростью. Он пересек кабинет, приблизился к дядьке и угрожающе навис над диваном, на котором разложил свои сухие телеса ближайший родственник. Желваки, заходившие на лице, было заметно невооруженным взглядом.

— Не юли, — рявкнул Назар. — Я знаю, кому принадлежит земля за перевалом. И знаю, что ты угрожал владелице.

— Это она тебе так сказала? Так это неправда. Ты, вроде как, на собственной шкуре должен был понять, что этой девице верить нельзя ни на грош. А все остальное тебя уже не касается. Ты сам отказался мне помочь — теперь не лезь!

— Буду лезть! Сколько надо, столько и буду лезть. И не твое дело, кому я верю, а кому нет. Ты меня не спрашивал, когда на чужую землю сунулся. И когда экспертизу просил, умолчал, для кого спектакль.

— Это мне было нужно! — рявкнул Станислав Янович. — Мне! Но однажды предавший — снова предаст.

— Я тебя не предавал! Никогда, ни разу! У нас был уговор, что меня твои схемы не интересуют, а по делу — я всегда помогал. Но тебе понадобилась именно земля Миланы! Ты с бабой решил воевать на этот раз?!

— Да не воюю я с ней. Просто прошу продать мне этот участок. Что плохого, что хочу сэкономить? Деньги счет любят, — благодушно улыбнулся Стах. — Когда этот участок покупал ее отец, он раз в десять стоил дешевле от того, что я предлагаю. Она и так в прибыли.

На несколько секунд Назар замер, смерив сканирующим взглядом Стаха. Оценивал. Анализировал. Чувствовал вранье, лицемерие, гниль. Гниль, смешивающуюся с ароматом цветов и трав, врывающимся в распахнутые окна. Вот почему ему было душно. Вот почему задыхался. Все отравлено. Этой гнилью и этим зловонием, исходившим от нее.

Он медленно переместился к рабочему столу. Хаотичным взглядом выхватил на столе портрет своего… как это? Двоюродного брата? В рамочке. Трогательно, блядь.

— Как Адам? — зловеще спросил Назар, не поворачиваясь к Стаху.

— Неплохо, — в спину ему без тени смущения проговорил дядька. — Сейчас на море отдыхает. Ты бы Мориса своего тоже бы куда отправил. А то Анька по всему Рудославу ноет, что пацан который год каникулы в родной деревне проводит.

— Одного она его не отпускает, — донеслось в ответ, отстраненно и холодно, а после Назар развернулся к Стаху и прорычал: — Если с ребенком Миланы хоть что-нибудь случится, я тебя где угодно найду, освежую и закопаю в канаве по соседству с Гдичинскими, понял? Я очень хорошо помню, где это место находится, дядя Стах.

Ребенок Миланы. Не мой, не наш, а Миланы.

Шамрай-старший еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Громко и от души. Как был Назар дурным, так и остался. Про финт Стаха с участком выведал, а про сына родного узнать не удосужился. А ведь он сам ради Миланы был и правда готов принять этого байстрюка как родного. Ей и этого оказалось не надо, да только и горе-папаша ей не достался. Слабое утешение, но иногда и оно срабатывало. Вот как сейчас, чтобы сдержаться, нацепить на лицо маску всепонимания и демонстративно поднять руки.

— Не трогал я ее детеныша и пальцем.

Назар усмехнулся в ответ. И молча вышел, так же быстро, как и вошел. Потому что знал — еще немного и вцепится старику в глотку. И заставит захлебнуться этим чертовым чаем насмерть. А Назар все-таки оставлял какие-то полпроцента, что все это лишь стечение обстоятельств, что ребенок пропал по другим причинам, даже если Стах шантажировал Милану. Назар не сомневался в его методах. Но вдруг ребенок просто сбежал? Или потерялся?

Сколько ему лет? Да сколько бы ни было, маленький еще. Или маленькая. Милана ведь не сказала, мальчик это или девочка…

Замер он на полпути, посреди коридора, в полумраке. Испуг, какой-то детский, сродни тому, когда он едва не прибил отца, заполнил каждую клетку его большого, тренированного тела сильного человека, который не должен знать, что такое страх. И все же этот испуг перекрывал ярость, злобу и желание докопаться до правды. А что должен испытывать сейчас этот ребенок? Милана права. Права в том, что пришла к нему с обвинениями. Права в том, что решила, что