Ты моё наваждение, дурман. Самый дикий морок, с которым я сталкивался.

– Что ты несешь?.. – Хотя сердце ныло и кровоточило: «продолжай».

– Оттолкни меня, запрети к тебе приближаться. Повтори ещё раз, и я уйду. Перестану тебе мешать.

Мне чудилось, я слышу, как рвется его броня. Как сметаются прочь защитные стены.

Какая же я идиотка.

Всякий раз он делал первый шаг навстречу, но боялся своих чувств, а потому отступал. Обнимал, но тотчас отстранялся. Его ирония – «ты же госпожа», – его тычки, ухмылки, молчание – всё это защитная реакция от собственных желаний. Попытка скрыться от самого себя.

Одно дело – целоваться во сне (пусть и реальном до невозможности), но совсем другое – повторить это наяву. Марк боялся отказа. Страшился, что я не принимаю его никем, кроме раба. Каждый раз просил ударить сильнее, чтобы окончательно потерять надежду.

Его чувства болезненны. Он никогда не умел испытывать правильную симпатию. Вначале королева, затем… девчонка, которая выкупила его как какую-то вещь.

Всё это осознание длилось несколько секунд, но мне они казались вечностью.

– Оттолкни меня… – повторил Марк глухо. – Прошу тебя. Не давай мне шанса.

Я поднялась на цыпочки и, не раздумывая, коснулась его губ, мягких, горячих, жаждущих поцелуя не меньше, чем мои.

– Не собираюсь тебя отталкивать. Никогда.

Проходит вечность, переплетаясь энергетическими потоками, выбивая из легких воздух. Мне не хватает этого поцелуя. Мне мало Марка. Недостаточно его. Хочется растянуть нашу близость. Тонуть в потемневшем омуте глаз. Задыхаться от того, как ладони стискивают мою талию, вжимая в мощное тело.

Он и сам не верит тому, что происходит между нами. Смотрит на меня, не позволяя прервать зрительный контакт. Напряжен, точно ждет отказа или пощечины.

Я вплетаю свои пальцы в его жесткие волосы, опускаюсь ниже, глажу щетину. Впитываю в себя угловатость этого человека. Заменяю его мрак светом.

Внизу моего живота колотится сердце. Внизу моего живота распускаются чудесные цветы. Внизу моего живота сплетается жар, какого я никогда не ведала.

И мне становится страшно от того, что пробуждает во мне Марк.

Это опаснее любой болезни. Мучительнее судорог. Больнее пореза ножом.

Он отпускает меня первым, но я ещё долго стою, уткнувшись ему в шею носом.

– Ты замерзнешь, – укоризненно.

Кажется, именно это он сказал, когда отыскал меня посреди леса. Как только умудрился?

Я улыбнулась и, вновь поднявшись на носочки, клюнула Марка в кончик носа.

– А ты заботливый.

Уж не знаю, почему, но именно это вновь закрыло мужчину, отдалило от меня. Он напрягся, чуть отстранился, и брови его сошлись на переносице.

Боится нежности? Не верит в неё?

Я тоже не понимаю, что делать со свалившимися чувствами. Они жгут под лопатками, колют сердце.

Меня пугают чувства. Потому что любить кого-то или симпатизировать кому-то – это испытывать боль. Потому что только в сказках принцы остаются с принцессами, в жизни же темные маги испивают до дна глупых дурёх и исчезают навсегда.

Он боится? Ха. Мне страшнее. Гораздо. Потому что я никогда ещё не влюблялась и не понимаю, как приструнить себя. Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Меня колотит от осознания того, что однажды мы освободим Асиё – непременно, клянусь всем, что имею! – и Марк может выбрать её.

Потому что ждал её долгие столетия в заточении. Потому что любил её так сильно, что готов был погибнуть.

Плевать. Будущего может не быть, но у нас есть настоящее. Я готова жадно пить каждую секунду, проведенную вместе.

Мы вернулись в дом ближе к полуночи и улеглись по разным спальным местам, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. Словно ничего не было. Словно ничего не поменялось.

Но сегодня я не запирала своих снов, и Марк прорвался в них. Бесполезно скрываться, если ты грезишь лишь о том, чтобы он был рядом. С тобой. Всегда.

Сколько же дней мы потеряли. Как наверстать упущенное?

Его губы оставляют ожоги. Пальцы блуждают по моей спине, но мне кажется – ранят каждым касанием. Нет желаннее муки, чем близость к человеку. Реальность и ночной кошмар, правда и вымысел переплетаются воедине, и не разобрать уже, где кончается одно и начинается другое.

– Не бросай меня, ладно? – произношу, прижимаясь к нему всем телом.

В ответ он улыбается. Открыто. Беззастенчиво.

Что-то неладно. С ним не бывает просто, а потому я жду удара.

Ехидства или фразы, брошенной безо всяких эмоций.

«Конечно, ведь ты моя госпожа».

Насмешки во взгляде.

Но Марк касается моей щеки, заправляет за ухо прядку волос.

– Не брошу, – произносит точно клятву верности. – Ведь я принадлежу тебе.

В первую секунду остро хочется обидеться – опять он про рабство! – но потом меня оглушает мысль. Это другое. Не та принадлежность, которую определяет договор. Не та власть, которая строится на принуждении.

Он принадлежит мне, потому что…

Любит?..

* * *

Завтракать Грегг не вышел, чем испугал меня до глубины души. Алиса приготовила воздушных булочек с начинкой из перетертых ягод. Запах стоял умопомрачительный. Уж кто-кто, а мой сосед неравнодушен к выпечке.

Что с ним такое?!

Грегг обнаружился на крыльце. Не один, в компании диадемы. Он рассматривал её, точно грезил о ней долгие годы, не находя себе места. А тут слился воедино и не мог надышаться. Он женщин никогда так не боготворил, как этот кусок металла.

– Она никуда не денется, выдыхай, – хмыкнула я.

– Тебе не понять. Всё думаю, что проснусь, а она пропадет. Никак не поверю, что мы её достали, – покачал головой.

– В этом исключительно твоя заслуга, – улыбнулась я, присаживаясь рядом на ступеньку. – Ты так легко согласился на кражу. Другой бы предпочел не ввязываться.

– Ты что?! С первого дня, как только узнал от тебя о ней, мечтал посмотреть вживую. Не поверишь, сам думал выкрасть. Только не решился бы. Спасибо тебе, Олли. Мне всегда казалось, что ты – чудодейственный пинок.

– Какой замечательный комплимент! – рассмеялась я.

Парень смутился.

– Ну, ты же поняла, что я имею в виду? – получив мой кивок, он выдохнул. – А ещё у тебя прекрасная сестра. Восхищаюсь твоей семьей, вы такие светлые и добрые.

– Это ты с мамой моей не знаком. Мигом бы поменял своё мнение.

Мама… Она у нас жесткая, старого уклада. До последнего вредничать будет, только бы не принять наше мнение. А мы с Алисой уж больно несогласные родились, вечно наперекор идем. В отца, наверное. Он тоже законы под себя подстраивал, не прогибался ни под кого.

– А мои родители деревенские, – внезапно сказал Грегг. – Я тебе о них никогда не рассказывал, стыдился,