Ягринлаг. Дом младенца. Из фотоальбома НКВД. ГА РФ

На следующий день я должна была навестить Анну Колмогорову, лежавшую в отделении, которым заведовала доктор Софья Хвостовская. Состояние моей подруги было стабильным. Ей требовалось много витаминов и хорошее питание. Но где их достать? Во время посещения я узнала, что Шура Васильева, неисправимая рецидивистка и убийца, лежит в палате венерических больных и в довершение ко всему она на пятом месяце беременности. Для ее лечения были необходимы сульфамиды, но их в лазарете не было совсем. На черном рынке один грамм сульфамида стоил сто рублей. Тем не менее, желая отплатить Шуре добром за все, что она сделала для меня, я ценой неимоверных ухищрений достала необходимое лекарство.

Директором Дома младенца, где я работала, была Татьяна Катагарова. На моем попечении было восемнадцать малышей, мне помогала санитарка, сидевшая по уголовной статье, – политических брали на работу в лазарет только при наличии диплома, и у меня теперь он был. Я ухаживала за детьми в возрасте от двух до девяти месяцев, все они были рождены уголовницами. До девяти месяцев матери кормили их грудью в установленные часы, после чего возвращались на работу. До двух лет детишки оставались в нашем Доме младенца, а затем их отправляли в детские дома. Сцены расставания были невыносимыми. Чтобы не потерять детей, матери шли на разные ухищрения: уносили своих малышей из кроваток и прятались вместе с ними, где могли, вплоть до собачьей конуры. У меня не хватало смелости вырывать детей из рук этих несчастных. Я плакала вместе с ними и начинала еще больше ненавидеть людей, исполнявших столь бесчеловечные законы. Мое поведение привлекло внимание: с этого момента за мной начали пристально следить, а вскоре и опер Диругов стал мне угрожать.

Татьяна Катагарова. Из фондов Северодвинского городского краеведческого музея

Персонал Дома младенца состоял из доктора, двух медицинских сестер, семи санитарок, кухарки, экономки и прачки. В общей сложности в яслях содержалось пятьдесят детей, восемнадцати из них – меньше года.

Наше заведение было отделено от центрального лазарета. В нем располагался дворик, где дети могли гулять, веранда для солнечных ванн и изолятор. Питание было следующим: в восемь часов – чашка молока и кусочек белого хлеба с маслом; в полдень – овощной суп, кусочек мяса или рыбы, 100 граммов компота; в четыре часа дня – чашка молока и печенье; в восемь часов вечера – 150 граммов молочной каши и 50 граммов молока.

Швеи-заключенные. Из фотоальбома НКВД. ГА РФ

Лагерные прачки. Из фотоальбома НКВД. ГА РФ

Малыши из Дома младенца официально не считались заключенными, и к ним хорошо относились. Доктор Татьяна Катагарова любила свою профессию, умела проявлять материнскую заботу о детях и по-человечески относилась к нам. Эта была тридцатипятилетняя шатенка, арестованная в 1937 году в тот момент, когда ее муж получил диплом инженера. Татьяна родилась в рабочей семье и была очень трудолюбивой девушкой – ей удавалось одновременно учиться и работать. Внешне обаятельная и жизнерадостная, Татьяна на самом деле была глубоко несчастной женщиной: она навсегда потеряла мужа, а ее единственного сына отправили в детдом.

В начале весны 1943 года из Москвы прибыла новая комиссия для отправки заключенных на фронт. Она отобрала шестерых сотрудников центрального лазарета, осужденных по уголовным статьям: докторов Губанова, Пильникова, Попова и трех санитаров. Их немедленно отправили в армию генерала Рокоссовского. Все они погибли, за исключением Попова и Губанова.

После отъезда врачей наш лазарет перевели во 2-е лаготделение, располагавшееся в Нахаловке. В новом лагере, не уступавшем по своим размерам 1-му лаготделению, содержалось восемнадцать тысяч заключенных. Пошивочный цех производил обмундирование для Красной армии, в большой прачечной стирали тысячи немецких мундиров – эти фронтовые трофеи использовали в качестве одежды для заключенных. Кроме того, во 2-м лаготделении находилось необъятных размеров хозяйство – сельхоз № 3, где выращивали цветы и овощи, предназначенные для начальства Ягринлага. Сельхоз располагался вдоль реки. Весной множество заключенных вылавливали плывущие по течению бревна и доставляли их в лагерь. Но большинство работало, разумеется, на строительстве Молотовска. Чтобы добраться до своих участков, им нужно было пройти пешком через весь город, часто на виду английских и французских офицеров[102].

Спустя несколько дней после того, как мы обосновались в 2-м лаготделении, прибыл этап из пяти тысяч немецких военнопленных. Чтобы отделить немцев от русских, между бараками необходимо было создать «нейтральную» территорию, для чего планировали перевести часть уголовников в 3-е лаготделение. Но женщины и слышать не желали о том, чтобы их разлучили с мужчинами. Это привело к серьезным стычкам между женщинами-заключенными и лагерными охранниками, пытавшимися силой выдворить их из укрытий. Видя, что силы не равны, женщины в гневе стали поджигать здания, и руководству пришлось спешно вызывать молотовских пожарных. Администрации удалось разделить заключенных, но когда начальник лагеря Львов отправился к женщинам, чтобы призвать их к порядку, они стали забрасывать его всем, что попадалось под руку, и он быстро ретировался.

В качестве медсестры я присутствовала на медосмотре немецких военнопленных и была свидетельницей того, как беззастенчиво отбирали у них личные вещи: обручальные кольца, часы, крестильные медальоны, одежду. Корпуса, где содержали пленных немцев, превратились со временем в городской 8-й микрорайон, но 2-е лаготделение существует и по сей день, в нем сидят приговоренные к двадцати пяти годам заключения. Санитарное состояние лагеря ухудшалось изо дня в день, лекарств не хватало, и, если бы не американские продукты, больные неминуемо бы погибли. В лагере свирепствовали венерические заболевания, пеллагра и цинга. Шестьдесят пять процентов детей были рахитичными. Некоторые пациенты настолько ослабли, что не могли самостоятельно есть, а у нас не было возможности уделять им время, и они умирали от истощения. Медсестры рассказывали мне, что первый утренний обход был для них настоящим кошмаром. Перед тем как оказать помощь живым, им предстояло переписать пациентов, умерших этой ночью. Периодически они наталкивались на уже агонизирующих больных, у которых едва хватало дыхания, чтобы произнести: