– Коля, ты меня знаешь, и я тебя знаю. Мы с тобой старые кореша. Даю тебе слово, что у тебя будут свидания с женой и детьми каждую неделю, но только уходи от меня, иначе опер сдерет с меня шкуру. Из-за тебя он требует, чтобы я ему стучал с утра до вечера и с вечера до утра. Уходи со своей бригадой в первое лаготделение. Ты мне окажешь услугу…

Левицкий понял положение своего друга и ушел вместе со своими товарищами. Танзуров сдержал слово, и каждое воскресенье, по крайней мере в течение какого-то времени, Левицкий мог видеться с Шурой и своей дочерью. К сожалению, Орлов, начальник 1-го лаготделения, неодобрительно смотрел на регулярные отлучки Левицкого. Он пожаловался оперу, и тот для большего спокойствия вышестоящего начальства решил втихаря избавиться от неугодного заключенного, чтобы не вызвать волнения зэков. Для этого доктора Демеза, пользовавшегося доверием Левицкого, попросили помочь заманить его в ловушку. Тот согласился. В следующее воскресенье, после свидания с Шурой, Левицкий почувствовал какой-то подвох, когда ему предложили сесть в вагон узкоколейки, но, увидев своего друга Демеза, сел рядом с ним. Поезд тронулся и, набрав скорость, неожиданно сменил направление в сторону Солзы. Левицкий все понял. Он посмотрел на Демеза и спокойно сказал:

– Я бы мог выбросить тебя отсюда, но не хочу марать руки. Ты сдохнешь, как все суки…

Меньше чем через три месяца, 2 февраля 1944 года, доктор Демез был заколот ножом при осмотре больного. Убийца доктора, уголовник Иванов, заведовавший учетным отделом, был обезглавлен на виду у зэков, а его голову прицепили к задвижке двери кабинета опера.

Лагеря оказались переполнены больными, и Москва приняла решение освободить тех, кого врачи НКВД уже считали неизлечимыми. Теоретически это решение распространялось только на уголовников, но быстро выяснилось, что и политические могут извлечь для себя пользу из этого приказа. Как всегда, не обошлось без махинаций. Так, мы были свидетелями освобождения уголовницы Гали Казачук. Она была совершенно здорова, а в любовниках у нее ходил завхоз лагеря для немецких военнопленных, армянин Гамбарян. Он снабжал Галю украденными у немцев продуктами, а она выгодно перепродавала их в городе. Гамбарян мог действовать подобным образом только потому, что был в сговоре с охранниками НКВД. Действительно, надзиратели обворовывали немецких военнопленных, отдавали добычу Гамбаряну, а тот поручал Гале сбывать ее по выгодной цене. Сегодня Галя по-прежнему живет со своей дочкой в Молотовске на улице Транспортная, 1, а ее любовник вернулся к себе на родину к жене и четырем детям.

В марте 1944 года во 2-е лаготделение нескончаемым потоком стали прибывать инвалиды, из которых сформировали этап для отправки в Талаги. Среди отъезжающих я заметила сильно состарившуюся Марину Стриж. Она сообщила мне о Маро, которая в 17-м лаготделении превратилась в инвалида – в архангельских тюрьмах ее избивали так сильно, что она уже не могла передвигаться без помощи костылей. В то же время я с радостью узнала, что Турникова вышла на свободу. Хоть кто-то вырвался из этого ада! Марина сказала мне также, что в 17-е лаготделение, откуда она прибыла, был доставлен этап из трех тысяч литовок, которых тут же отправили в неизвестном направлении. Из них осталась только одна, у нее было воспаление легких. Ее арестовали в вечернем платье, она даже не успела переодеться. Когда она умерла, в ее личном деле прочитали, что ей дали пятнадцать лет.

25 марта этап инвалидов выехал из лагеря. Я проводила до ворот Анну Колмогорову и Марину Стриж. Мы плакали. Тем не менее мы пожелали друг другу встретиться после освобождения. Я не знаю, верили ли мы сами этим словам. Шура Васильева тоже рыдала: ей только что сообщили, что ее мужа Левицкого расстреляли, а она ждала от него второго ребенка.

С мая 1944 года на протяжении четырех-пяти недель из Москвы прибывали медицинские комиссии для обследования больных, находящихся на лечении в лагерных лазаретах. Неизлечимых заключенных выпускали на свободу, других после нескольких недель восстановительного периода отправляли в разные лагеря, но чаще всего, когда позволяли погодные условия, их отправляли на сельскохозяйственные работы на остров Ягры. Там находился филиал 3-го сельхоза.

В мае лазарет ягринского сельхоза лишился фельдшера. Он вышел из заключения, и Стрепков должен был найти ему замену. Но выбрать среди заключенных политического (только у них, как правило, были дипломы) было очень трудно, практически невозможно, выбирать же из тех, кому еще долго оставалась сидеть в лагере, было вообще запрещено. Проблема требовала безотлагательного решения. Стрепков долго обсуждал ее с опером Дируговым. По счастливому стечению обстоятельств остаток моего срока был меньше, чем у других, но я сидела по политической статье. Стрепков приложил все усилия, чтобы убедить опера, что я не буду настолько глупа, чтобы сбежать – до официального освобождения мне осталось меньше шестнадцати месяцев. Диругов в конце концов согласился, но поставил одно условие моему переезду в Ягры: барак, где я буду жить, должен быть обнесен колючей проволокой. К моему приезду успели возвести только половину ограждения, но воплощать до конца вздорную идею Диругова так никто и не стал.

30 мая 1944 года, после семи лет заключения, еще раз перевязав свой узелок, я выехала из 2-го лаготделения на остров Ягры.

Итак, в девять часов утра, 30 мая 1944 года, я выехала из 2-го лаготделения в сопровождении двух конвоиров с винтовками. Мы уселись в запряженную быками повозку, и в этой компании я впервые переправилась через дамбу, соединяющую остров Ягры с материком[108]. В начале и в конце шоссе красноармейцы спросили у нас пропуска. Прибыв на остров, мы направились в небольшой поселок под названием Ягринский район, представлявший собой что-то вроде колхоза. Мы прошли поселок насквозь, преодолели еще около трех километров пути по довольно густому лесу и миновали живописную поляну, превращенную в чудесный парк, в центре которого возвышалась двухэтажная дача. Конвоиры сказали мне, что это дом отдыха для раненых офицеров. Прошли лесом еще шесть километров, оставив позади себя бывшее молотовское кладбище, частично затопленное Белым морем. Затем дошли до рыбачьего поселка, вольнонаемные жители которого были мобилизованы НКВД для снабжения чекистов рыбой. Наконец, вошли на территорию лагеря. С левой стороны я увидела бескрайние поля, окаймленные морем, а справа – лес, за которым также виднелось море. В час дня я оказалась на территории сельхоза.

Начальник лагеря, инженер-агроном, радушно принял меня и провел в мое будущее жилище – комнатку размером метр на два. В смежной комнате располагался врачебный кабинет – кирпичная печка, деревянная кушетка, покрытая белыми простынями, стол, три стула и шкаф с медикаментами. Под моей ответственностью находились двести пятьдесят заключенных. Каждый день я должна была контролировать качество питания, принимать больных и освобождать их от работы при температуре выше 37,8. Кроме того, мне нужно было следить за состоянием гигиены и условиями содержания работников колхоза, а также за чистотой бидонов для транспортировки молока.