Шура Васильева, родившая в июле ребенка, заменила одну из матерей, отправленных в 3-е лаготделение, и стала нашей сестрой-хозяйкой.

5 ноября Львов разместил нас вместе с детьми в отремонтированном здании 3-го сельхоза, где раньше был расквартирован гарнизон НКВД. Я поселилась в одной комнате с медсестрой Раисой Уваровой. Когда моя смена выпадала на вечер, Шура приносила мне завтрак в постель: чашку молока и кусочек поджаренного черного хлеба. Когда же наша жизнь вошла в обычную колею, а работа в яслях наладилась, к нам зачастили с проверками комиссии из Архангельска и Москвы. Однажды среди этих визитеров я увидела опера Диругова. По его взгляду я поняла, что моя спокойная жизнь кончилась. И действительно, он приказал Стрепкову заменить меня, поскольку с моей статьей я не имела права работать вне лагерной зоны.

На следующий день Стрепков перевел меня во 2-е лаготделение, под начальство доктора Васильева, в палату больных пеллагрой и цингой. По мнению врача, из двухсот пациентов, лежавших там, семьдесят пять процентов были обречены. Эти несчастные умирали как мухи, и из одного конца барака в другой раздавались голоса: «Сестричка, помоги мне! Спаси меня!»

Я всерьез думала, что потеряю рассудок среди больных, находящихся в предсмертной агонии, и уже умерших. Каждую ночь прибывала очередная партия, но бóльшая часть из них умирала еще до медицинского осмотра. Больные лежали на верхних дощатых нарах, те же, чье время было уже сочтено, лежали на нижних. Мертвецов уносили одного за другим. От всего этого можно было сойти с ума.

По-прежнему находясь под защитой Левицкого, доктор Иван вел не слишком обременительный образ жизни. Он близко познакомился с Натальей Шишкиной и с радостью узнал о ее «полуосвобождении». Вскоре, несмотря на разницу в возрасте, у них начался роман. Будучи сотрудницей НКВД, Наталья была вхожа во все заведения Ягринлага. Однажды в центральном отделе НКВД Молотовска[105] она присутствовала на совещании под председательством Стрепкова. Наталья предупредила нас, что начальник лаготделений Ягринлага Львов жаловался на отсутствие дисциплины среди заключенных вследствие недостаточного контроля и «мягкотелости» врачей, по-человечески относившихся к заключенным. Львов объявил о своем намерении отныне решать единолично судьбу людей, находящихся в его подчинении, и принимать жесткие меры против нарушителей дисциплины. Для начала он пообещал разобраться с бригадой Левицкого. На следующий день было отдано распоряжение об отправке двух бригад в 1-е лаготделение и трех бригад (включая бригаду Левицкого) во 2-е лаготделение в Солзе.

Солза была еще одним подразделением Ягринлага и находилась в сорока километрах от Молотовска[106]. Туда отправляли заключенных, отказывающихся работать или работающих не в полную силу. Солза расположена рядом с бескрайними сосновыми лесами и карьерами, где добывали камни и гравий. Львов ссылал заключенных в Солзу по поводу и без повода. Достаточно было обнаружить мужчину в женском бараке или отдыхающим на участке, чтобы немедленно отправить его на каторжные работы. В Солзе заключенные быстро умирали. После того как эти несчастные целый день грузили в вагоны камни и гравий, их запирали в бараки, где они в той же одежде спали на нарах без матрасов и одеял.

Когда совещание центрального отдела НКВД закончилось, Наталья разыскала меня и рассказала об услышанном. Она попросила меня связаться с докторами Васильевым и Кротовым, а также предупредить Левицкого и Ивана. Последнюю просьбу было выполнить нелегко: проход в мужскую зону после одиннадцати часов вечера был сопряжен с риском. Для начала надо было выяснить, кто дежурил у входа. К счастью, на дежурстве в тот день был Михаил Михайловский, добродушный дедушка, сосед Натальи по комнате. Он пропустил меня. Я разбудила спавших вповалку Левицкого и Ивана и предупредила их. Наталья вместе с коллегами-медиками разработала план, и ночью Колю Левицкого транспортировали в лазарет с острым приступом аппендицита.

Когда Львов пришел на следующее день в семь часов утра во 2-е лаготделение, его чуть не хватил удар от этой новости. Он немедленно вызвал к себе Стрепкова, чтобы тот сообщил ему о состоянии здоровья больного. Стрепков, сам бывший заключенный, сидевший по уголовной статье, знал Левицкого еще по воркутинскому лагерю. Он понял, что должен действовать по законам этого мира и подтвердить диагноз, в противном случае его жизни будет угрожать опасность.

Тщательно осмотрев больного, Стрепков заявил Львову, что в срочной операции нет необходимости, но Левицкий должен пробыть некоторое время в лазарете на обследовании.

Левицкому было под сорок, это был полный, симпатичный и чрезвычайно умный человек. Он не знал своих родителей и вел тюремную жизнь с пятнадцати лет. Левицкий пользовался таким огромным влиянием среди заключенных, что лагерное начальство его опасалось, и когда он оказывался в очередном лагере, от него старались побыстрее избавиться. Стрепков достаточно хорошо знал Левицкого, чтобы не ссориться с ним.

Наталья добилась от своего коллеги Реутова, чтобы тот перевел Левицкого в инвалидный лагерь. Когда Львов спросил о причинах перевода, доктор ответил, что состояние здоровья заключенного настолько тяжелое, что отправить его в Солзу будет равносильно хладнокровному убийству. Львов осознавал, что его разыгрывают, но не понимал, откуда ветер дует.

В конце 1943 года, в канун Дня святого Сильвестра[107] случилось довольно забавное происшествие. Заключенные, уверенные в том, что начальство не будет утруждать себя работой в последние часы перед Новым годом, решили отдохнуть и пригласили друзей. Но Львов и Юдесманн не отменили свой обычный ночной обход. Освещая себе путь карманными фонариками (в это время электричество в целях безопасности было отключено), они обнаружили сладко спящие парочки. В тот момент они ничего не сказали, но на следующее утро начальник распорядился, чтобы все врачи и сестры немедленно оделись в лагерное шмотье и в течение пятнадцати дней, помимо своих основных обязанностей, выполняли самую грязную и тяжелую работу. Вскоре все мы стали свидетелями того, как хирурги чистят сортиры, а врачи моют посуду, но никому и в голову не приходило смеяться над этой гротескной ситуацией. В этом советском мире страх был могущественным инструментом, с помощью которого такие, как Львов, могли безнаказанно удовлетворять свои садистские наклонности.

Страница рукописи книги А. Сенторенс, глава 9.

Опасаясь подвергнуться настоящей хирургической операции и не ожидая, пока обман раскроется, Левицкий покинул лазарет. В момент прощания с другими пациентами он узнал, что его вызывает начальник 2-го лаготделения Танзуров. Этот Танзуров был энергичным блондином среднего роста. Севший в свое время по уголовной статье, он провел одиннадцать лет в заключении рядом с Левицким. Когда он вышел на свободу в 1932 году, НКВД назначил его начальником 2-го лаготделения, где он снискал всеобщую любовь (так как на личном опыте знал, что такое страдания заключенных). К сожалению, он оказался настолько популярен, что недолго удержался на этом месте. НКВД нужны были мучители, звери, а не люди, относившиеся к заключенным по-человечески. Как бы то ни было, Левицкий не слишком опасался встречи с Танзуровым, который откровенно ему сказал: