Общее оцепенение прошло. К графу бросились охранники, Ерофей и дьяк. Граф схватил из угла круглую мраморную вазу, натужно размахнулся и метнул в мальчиков, преграждавших ему дорогу. Неизвестно, что было бы, если б Ерофей не подпрыгнул и сильным ударом ноги не отправил вазу, как футбольный мяч, обратно. Не успев увернуться, граф упал. Из кармана с громким стрекотом выскочил членистоногий.

На графа набросились и скрутили. Тёма и Стёпка подбежали к Ерофею, который прыгал на одной ноге, морщась от боли. Поблагодарили за спасение.

– Класс! – сказал Тёма уважительно. – Вы, случайно, не Белосельский-Белозерский?

Ерофей удивленно ответил, что почти. Они – Белосельские, а Белозерские – по другую сторону Белоозера.

Тёма собирался сказать, что знает его пра-пра-пра-правнука, и, кстати, пра-пра-правнучку тоже, но не мог сосчитать, сколько раз в каждом случае требуется сказать «пра», и промолчал.

Итальянский стражник закричал, указывая куда-то в угол:

– Аттанцьоне, скарафаджо! Скарафаджо!

Тёма с изумлением оглянулся. Еще несколько человек закричали:

– Скарафаджо!

Вдоль стены членистоногий тащил к выходу мешок с золотом. Дьяк погнался за ним, мешок отобрал. Хотел прихлопнуть насекомое, но оно увернулось и, высоко подпрыгнув, скрылось за окном.

– Вот сволочь таракан этот, убёг-таки, – всё еще морщась, сказал Ерофей.

Тёма неожиданно рассмеялся. «Скарафаджо», оказывается, по-итальянски таракан! На него обернулись. Тёма хотел что-то сказать, но смеялся всё громче, уже хохотал в полный голос, согнувшись пополам. Хорош бы он был, попытайся сейчас рассказать, как через пятьсот лет из гостиницы маленького российского города сбежит заезжий итальянский иллюзионист, испугавшись, как только что сообразил Тёма, обнаруженного в номере таракана.

Возле покосившейся башни, взамен подкупленных графом солдат и офицера, которых тоже арестовали, стояли новые стражники в чёрно-оранжевых костюмах папской гвардии.

Двое держали наизготовку алебарды, у третьего в руках был конец цепи, уходящей под землю. Оттуда доносились удары, при каждом из которых башня чуть вздрагивала и выпрямлялась. Не дойдя до вертикали, Пизанская башня замерла.

Загремела цепь. Из-под земли вылез перепачканный граф в ручных и ножных кандалах.

– Увы, сеньоры, но мой талант обессилен. Башня больше не выпрямляется, – объявил он.

Встав на четвереньки спиной к яме, с невероятной скоростью работая руками, граф забросал её землёй и запрыгал, утаптывая.

– А правда, что ли, ты в небе летал? – спросил один из стражников.

Граф кивнул.

– А правда, что земля круглая? – шёпотом спросил другой стражник.

– Правда, – также шёпотом ответил граф. – Совершенно круглая, как…

– Что-что-что? – заинтересовался, подходя, офицер.

– …как пицца, – завершил граф. – Совершенно круглая и плоская. Китов, правда, не видел, только хвосты. Но три[67].

Граф знал о судьбе Джордано Бруно и хотя не отказался бы ни от славы, ни от памятника, но на других условиях[68].

Стражник потянул цепь. Они пошли по дороге: впереди граф и охранник с цепью, сзади двое с алебардами. Судя по жестам, граф продолжал рассказывать про свои невероятные приключения.

Стёпка и Тёма ждали Фёдора Андреевича в его кабинете. Стены, полки, шкафы были украшены затейливой резьбой. Убранство чем-то напоминало и горницу в доме деда Данилы, и кабинет Ивана Степановича в Петербурге. Отличие же было в том, что здесь, у Фёдора Андреевича, всё больше походило на мастерскую – тут был и верстак, и токарный станок с ножным приводом, и маленькая муфельная печь; на стене развешены были в строгом порядке чертёжные, слесарные и ювелирные инструменты. А на полках, тоже разукрашенных орнаментами, как резными, так и живописными, были разложены, расставлены и развешены плоды трудов в этой мастерской. Тут были вещи, сработанные и из дерева, и из разных металлов, камней драгоценных и поделочных, и, что более всего привлекло внимание ребят, – из стекла.

Однако же время шло, но хозяин не появлялся.

Тёма приоткрыл дверь в коридор, выглянул. Откуда-то издалека, усиленный эхом, слышен был гул возбуждённых голосов, похоже, что там ругались. И один, как минимум, по-русски. Мальчики пошли на голоса.

В большой зале, где совсем недавно проходил конкурс, теперь было пусто. В центре стоял победивший макет. Возле него горячился Аристотель Фьораванти – тот самый пегобородый итальянец, которого подкупленные графом стражники накануне вытолкали прочь. Напротив него размахивал руками Фёдор Андреевич, уже не в посольском кафтане, а в одежде мастерового. Они спорили так отчаянно – один по-русски, другой по-итальянски, – что стоявший между ними толмач Ерофей не успевал переводить, да они в этом, по-видимому, не нуждались. Наконец, Ерофей махнул рукой и отошёл к мальчикам. Шёпотом объяснил, что спор идёт, какими делать башни.

Фьораванти упорно стоял на том, что башня – круглая, с плоской крышей, обрамлённой зубцами, – сиречь классика, испытанная веками, многократно применённая, обсуждению не подлежащая. Фёдор же Андреевич перечил, дескать, в чистом поле оно и верно классика, но посреди большого города ставить грозную крепость? Вроде как против своего же народа? Такая классика нам совсем негожая. Крепость – она должна жителей радовать, а грозить только врагам.