Что ж, нестрашно. Вы держите судный лист в руках, значит, столько досадное упущение исправлено.

А. — правитель клана дриад».

На сей раз покуситель выразился прозрачнее. В словах его прослеживался намёк на казнь Мирта, которая свершилась бы, ежели бы Эониум не погиб. Отец Олеандра, перехватив бразды правления, пощадил старого целителя. Дозволил ему коротать отведенный срок, занимаясь привычным ремеслом под надзором сослуживцев, чтобы на корню пресекать оплошности.

И что же вышло теперь?

Теперь замысленное Эониумом воплотилось в явь. Только казнь свершил не Каладиум, а вырожденки.

— Раздосадовала весть, — произнес Олеандр, углубившись в раздумья. — Весть, весть…

Вот теперь он нащупал связь между жертвами.

Сознаться, не ведай он, что сестра отца мертва, по ряду причин точно подумал бы на нее.

Первая: неприязнь к Мирту, по ошибке нарекшему Азалию бесплодной.

Вторая: ненависть к отцу Олеандра, который отчасти приговорил её двукровных детей к смерти.

Третья: ненависть к Хатиору, отцу Спиреи, который сражался в числе тех, кто погубил детей Азалии.

Четвёртая: ходили слухи, Азалия грезила о приручении выродков, считая их кем-то вроде диких зверей, которых можно приютить и смело спускать на врагов в случае угрозы лесу.

Пятая и шестая: оправданная претензия на власть и подпись.

Седьмая: Азалия жила и росла среди Стальных Шипов, она сама отчасти Стальная.

Серьезно! Кусочки мозаики склеились бы в идеальную стрелку, указующую на Азалию.

Склеились бы, ежели бы она не покоилась в корнях-усыпальницах Вечного Древа вот уже…

Сколько? Шестнадцать лет кряду?

Может, кто-то мстит за неё? Кто-то из Стальной свиты?..

Хлопок ладоней прервал поток рассуждения. Олеандр вздрогнул и увидел перед носом смуглую руку. Изуродованное лицо нависало над ним. Аспарагус сдул со щеки прилипшую прядь:

— Я не враг вам, сын Антуриума.

Олеандр взлохматил шевелюру.

— Весть, — он указал на строчку в письме. — Раздосадовала весть… Да этой вести сто лет! Будь смутьян с нами, он так не выразился бы. Он не живёт в Барклей. Вернее, один из смутьянов не живёт в Барклей. Тот, кто с нами пребывает, отравил меня. И он же докладывает всё собрату, пребывающему невесть где. Доложил… Аспарагус… Кажется, мы не с одним врагом воюем. Я спросил у вырожденки, кто их нанял. Она ответила дриады! Дриады!

— Ваша правда, — Аспарагус кивнул. — Вдобавок… Немалая расторопность требуется, чтобы воплотить в явь тройку столь разных нападений. Всё верно.

Проклятие! Олеандр обернулся, наблюдая за воинами со стальными шипами на плащах — теперь ему всюду мерещились недруги. Потом схватился за протянутую руку и вытянулся в рост, в тот миг как архихранитель совершил немыслимое — по-отечески похлопал его по плечу и разогнал тучи в душе.

Жгучая боль, паника, тошнота — все тяготы стерлись. Внутрь горячими волнами хлынули силы.

Кто-то надумал мстить за Азалию? Они заручились поддержкой выродков? Мнят себя лучшей властью, карателями неугодных соплеменников?

Что ж, Олеандр из-под земли достанет этих гадов.

— Рубин! Будь добр, подойди!

Но сперва попытается найти и защитить Эсфирь. Не стоит ей бродить по лесу. Это опасно.

***

Выродок!

Кажется, Эсфирь поняла, что таится за словом, которое Аспарагус выплюнул ей в лицо.

Вылечив Олеандра, она спряталась в кустах за плетёной оградой и некоторое время наблюдала за бойней.

Лесные стражи нарекали двух безумствующих девушек вырожденками. Эсфирь слышала крики. Чувствовала боль и остервенение в душе Геры — казалось, боролась она не только с дриадами, но и с собой. Златовласая девчушка — неописуемо красивая! Она воспринималась иначе — легче. Ее дух тоже ощущался изувеченным, но в глазах Вии не отражались пугающие исступление и ярость, какие затуманили разум её красноокой подруги.

В разгар битвы Эсфирь рискнула. Попыталась помочь Гере — ударила по ней чарами исцеления. Чудилось, впитав колдовство, Гера прозрела. Огляделась с толикой осмысленности. И тут же дриад в золотом плаще сразил её кинжалом. Она упала, и жизнь полилась из её горла багряным потоком.

Существовала ли ничтожная надежда, что озверелость Геры улетучится под влиянием живительных чар?

Все произошло слишком быстро. И шанс пролить свет на эту историю безвозвратно затерялся в прошлом.

Жаль. Очень жаль.

В тот миг Эсфирь ощутила, как на запястье сомкнулась чадящая лапа. Хин увёл её от ограды. Даже не увёл — утащил и поволок вдоль деревьев, попутно стряхивая со шкуры сорняки.

Потуги высвободиться ни к чему путному не привели. Хин желал спасти Эсфирь, и она сдалась. Побрела за ним, непрерывно крутя головой и выискивая Небо.

Где он? Ужель лежит на склоне — без чувств, с колотыми ранами от перьев-лезвий? Или его молнией поразило?

Ужас разлился по венам огнём. Страх разогрел тело, Эсфирь снова дёрнула хина назад, к полю брани. Но зверь и не подумал возвращаться. Он упорно утаскивал её от дриад. Уводил все дальше и дальше к каменистой возвышенности, которая утекала за ограду и разрезалась там на десятки толстых кольев — они походили на колонны покинутого тронного зала.

Хин разломал прутья ограды. Подал Эсфирь лапу, и она вышла из леса. Вздохнула полной грудью, наслаждаясь гуляющим в кудрях ветром. Оглядела себя — и протяжный стон сорвался с губ. Грязная и промокшая, с погнутыми, перемазанными кровью перьями, она напоминала пугало — хоть сейчас в сад выставляй, чтобы жадных до чужого урожая птиц отваживать.

А что если Аспарагус неспроста нарёк её вырожденкой? Что если скоро лицо её тоже исказит гримаса исступления? Эсфирь думала о враге, который жил и дышал вместе с ней, притаившись внутри. Думала до тех пор, пока хин не встряхнул её за плечо. Тогда она отмела тяжелые мысли.

Упокоить души — вот чем ей следовало заняться, а не размышлять, сойдет ли она грядущей ночью с ума.

По коже пробежал холодок. Полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми вкраплениями, вспыхнула в воздухе. Развеялась, обращаясь клевцом с призрачно-тонким лезвием.

Оружие послушно легло в ладонь Эсфирь.

Шумы мира становились все тише и тише, покуда не превратились в едва распознаваемое гудение.

Эсфирь посмотрела на хина. Он стоял до того близко, что источаемый им дым пробирался в нос.

— Попробуем, да?

Когда она заговорила, тон её голоса окрасили металлические нотки. Воздух, пропитанный испарениями зверя, нагрелся. Поэтому дышалось трудно, очень трудно. Его костяной череп, в провалах которого подрагивали алые глаза-звезды, склонился набок.