Опять дурные вести?

— Могу я поинтересоваться, чем вы занимаетесь? — Лицо Фрез вытянулось, когда она узрела на подушках Драцену с задранной до груди туникой. — У нас что, только наследник клана умеет сшивать раны? Целители уже разучились? И где, скажите на милость, Зефирантес?

— Здравствуй, Фрез, — с запинкой произнес Олеандр, отложив ткань на столик и поднявшись.

Из соседней комнаты прозвучало тихое «брыньк». Дом заходил ходуном. Согнувшись в три погибели, Зеф прискакал в столовую на одной ноге, силясь натянуть на другую сползший сапог.

— Ой! — прокряхтел он и рухнул на стул, отчего тот тревожно заскрипел. — Запамятовал, Фрез. Ты уж зла не держи…

— Дурья башка! — Фрезия сорвала с крючка моток высушенный трав и швырнула ему в лицо. — Тебе велели сопроводить наследника к Древу!

— Да, но…

— Не смей оправдываться!

Вжух! Вжух! Вжух! За первым снарядом последовал второй, третий, четвертый. По столовой разлетались тучи иссушенной листвы. Драцена одёрнула тунику и поспешила отойти к лестнице. Олеандр поймал себя на мысли, что ему должно бы разозлиться. Так что он слегка потерялся, осознав, что сердце не трепыхается в груди, а рот не моросит колкостями.

Перепалка Зефа и Фрезии походила на ссору супругов, о которых говорят: «На рассвете бодаются, на закате ласками упиваются». Серьезно! В какой-то миг Олеандр даже задумался, не вопьется ли приятель в губы Фрез поцелуем. И, что еще удивительнее, не испытал при этом тычка ревности.

Все мысли утекали к Эсфирь. К вопросам: «Всё ли у неё в порядке? Не добрался ли до неё кто-то иной?»

Чего греха таить, помимо Аспарагуса, в мире хватало опасных существ.

***

Олеандру пришлось брести на площадь к Вечному Древу. Кровь снова загромыхала в ушах. Ладони взмокли, сжимая рукоять клинка — подаренного отцом, а не сабли Дэлмара — её он на чердаке спрятал. Перед внутренним оком так и мелькали судные листы.

И Олеандр солгал бы, сказав, что ютящиеся в тенях Древа лиственные свертки не натолкнули его на думы о побеге.

День разгорался. И все больше дриад торопились воздать последние почести погибшим.

Трон владыки, ощерившийся кольями, почти врос в ствол Древа. От подножия трона стелилась лестница. По бокам от неё выстроились двумя полукругами хранители. Их локти были разведены. Уложенные друг на друга ладони накрывали эфесы мечей, остриями вонзавшихся в землю между ступней. Издали казалось, будто у стражей по три ноги, одна из которых металлическая.

Подле Каладиума шептались его ближайшие Стальные подпевалы Клематис и Птерис. Первый походил на огромного детину — рослый и широкоплечий, на щеках его цвел румянец. Лицо второго скрывалось в тени капюшона — выглядывала только рыжая борода до ключиц. На вороте его плаща сверкала брошь — трехглавая змея, её головы переплетались, посередке застрял меч.

Неподалёку от Стальных собратьев, опираясь на корень, возвышался бледный, как мел, Аспарагус.

До Древа оставалось всего ничего, когда ноги Олеандра самовольно замедлили шаг. В груди заворочался хлипкий росток подозрения. Внутреннее око явило взору престранную картину: Каладиум с сожалением глядит на истекавшую кровью Геру, прежде крикнувшую ему что-то вроде «Мас…»

Что это значит?

— Благого дня, мастер! — возопил Зефирантес, и Олеандра будто молнией поразило.

Вот и не верь после такого в пресловутый рок судьбы! Олеандр замер, чтобы не спугнуть нежданное озарение.

Возможно ли, что Каладиум приходился Гере мастером? А Вие?

Или Олеандр ступил в ловушку предвзятости подтверждения, когда из множества толкования существо отдает предпочтение тому, которое говорит в пользу укоренившегося вывода?

Со второго яруса протрубили в рог, призывая толпу к успокоению. Из-за вздыбившегося корня вынырнул Гинура — тощий коротышка с тонкой седой бородкой. Выскочка-посыльный, у каждого куста воспевающий себя, что он ценнейший дриад поселения. Со Стальной Эпохи он любил совать нос в чужие цветники. Всё порывался затесаться и укрепиться в рядах соглядатаев. И однажды проявил сноровку и ошеломил Эониума вестями об Азалии.

У Стального Шипа сердце дрогнуло, когда он узнал, что его дочь-изгнанница, прежде спутавшаяся с океанидом, жива-здорова и воспитывает двойняшек-выродков.

Золотой свет заливал площадь. Выхватывал прыгающих по трону палочников. Этих маленьких жителей Барклей, похожих на обломки сучков, нарекали лекарями леса. Они заделывали трещины и сколы на коре. Но ныне каждый из них выискивал опавшие листья. Листья и лепестки служили им украшениями — кто найдет самый красивый, на того и поглядят собратья, как на героя дня.

Признаться, Олеандра не покидало чувство, что дриады не похороны устраивали, а на совет собрались.

Сперва за спиной послышались шаги, затем громкий плюх — с таким звуком на землю пирог падает. Гинура уронил корзинку с плодами — и теперь площадь украшало пятно размазанной жижи.

— Вы опоздали, — разлился в ушах Олеандра бархатный голос, на корню перерезавший размышления.

Аспарагус схватил его за локоть и подтащил к трону, после чего приложил ладони к губам и прокричал:

— Потомок первозданных дриад Примулины и Акантостахиса, единственный сын и наследник Антуриума Олеандр готов оказать нам честь и избрать хранителя для захоронения павших.

Дриады заторопились. Послания со словами, которые они не успели сказать павшим при жизни, пристроились за лозами и листьями, овившими тела. Переминаться было глупо, поэтому Олеандр подплелся к Гинуре, который протянул ему корзинку. На выстланном шелком дне покоились плоды тэрго, пухлые и алые, с крестовой веточкой. Из них торчали скрученные листья.

От одного листка, табачного, исходил горьковатый запах, какой обычно исходил из курильницы отца.

Этот лист Олеандр и подхватил. Развернул. Прочитал имя.

— Драцена! — И нашел взглядом хранительницу. — Это не так-то просто, сознаешь? У тебя швы свежие.

Взоры присутствующих разом устремились к Драцене, а взор Аспарагуса — через плечо Олеандра к листку.

— Драцена? — прокричал кто-то из воинов. — Серьезно? Гляди, милочка, запутаешься в ритуале. Вот потеха-то будет!

Собратья по оружию поддержали его дружным гоготанием. Драцена вспыхнула до кончиков ушей. Но глаз не опустила, плеч не понурила — в отличие от ума, выдержки ей было не занимать. Нетрудно представить, сколь паршиво она чувствовала себя в окружении Стальных воинов.

— Уверена? — Олеандр пересчитал пальцами серьги в ухе. Хранительница смотрела на него с мольбой, будто за последнюю надежду цеплялась. — Хорошо! Приступаем!

Одной простой истине научил его сегодняшний день: цветок может подвять. Но не иссохнет, ежели к сроку подлить в горшок живительной влаги.