– Алло? – беззаботно, как полная идиотка, спросила я. В трубке послышался шум машин. Джеймс стоял недалеко от проезжей части – наверное, рядом с торговым центром, где мы договорились встретиться.

– Сара, что случилось? С тобой все хорошо? – пытаясь перекричать шум машин, спросил Джеймс. – Я тебе звонил, наверное, раз сто! И тишина – ты была вне зоны.

«Черт, в больницах же не ловит связь», – в отчаянии подумала я.

– Джеймс, прости, – застонала я. – Со мной все хорошо. Я заработалась и совсем забыла про нашу встречу.

– Это из-за того актера? – Вдруг на том конце стало тише. Видимо, Джеймс зашел в ближайшую кофейню, чтобы спокойно поговорить со мной. – Сара, почему ты молчишь?

Я стояла посреди улицы Бекенхем, не зная, что ответить на этот вопрос. С одной стороны, работа напрямую касалась Тома и театра, в котором он работал. Но с другой – это ведь совсем другая история. Джон, Эндрю. Не актер Том Харт. Это другое.

«Как объяснить Джеймсу то, что я не могу объяснить даже себе?»

– Ладно, все ясно, – не дожидаясь моего ответа, сказал Джеймс. – Мне пора. Пока.

– Стой, Джеймс, – позвала я в отчаянии.

Я напоминала альпиниста, который болтался на скале, держась за камушек в надежде спастись. Я могла упасть в пропасть. Упасть и… умереть. В голове все еще звучал вопрос Эндрю – нравится ли мне Том. Этот вопрос отпечатался в сердце. И вывести эту метку мог только Джеймс. По крайней мере, в это хотелось верить.

– Что?

– Приезжай сегодня ко мне, – сказала я дрожащим голосом.

– Не могу, завтра контрольная по программированию. В другой раз, о’кей?

– О’кей, – прошептала я.

Рука соскользнула со скалы: я падала в пропасть, в ад. Джеймс не спас меня.

Сейчас, вспоминая тот разговор, я и правда думаю, что у него была возможность схватить меня за руку и вытащить со склона. Но он, обидевшись, не сделал этого. Не сделал и навсегда потерял меня.

Я приехала домой почти в девять часов вечера. Обессиленная, приняла ванну, приготовила бутерброды на скорую руку и заварила чай. В тот вечер тишина квартиры сильно давила на мои ушные перепонки. Казалось, что еще чуть-чуть, и из ушей от перенапряжения потечет кровь. Это был именно тот случай, когда тишина давила. Она оглушала сильнее, чем тысячи ракет, одновременно запущенные в космос.

Я думала о Томе, Джоне и Эндрю. Их имена смешивались воедино, разбивались на куски и снова соединялись. Отгоняя от себя мысли об убитых журналистах, я все равно возвращалась к датам их гибели. Раз в одиннадцать лет. Почему одиннадцать, а не двенадцать? Почему именно такая цикличность, а не иная?

Весь вечер я ходила у рабочего стола, не решаясь сесть за него, включить ноутбук и почитать об убийствах.

– Эмили Томпсон, – прошептала я, делая глоток чая. Он уже остыл, но я даже не заметила этого.

Сидя на диване и глядя в запотевшее окно, я боролась с любопытством и страхом. Я боялась, что, включив ноутбук, узнаю, что все рассказы Джона и Эндрю окажутся правдой. Это нетрудно было проверить – даты, имена и фамилии, страны и города. Сопоставь все это и получишь ясную картину вместо двух несчастных кусков от единой мозаики. Но я не чувствовала в себе сил встать и все проверить. Даже врожденная жажда справедливости не помогала. Чувство самосохранения? Нет, это было что-то другое.

– Том. Том Харт.

Когда я произносила его имя, оно царапало мои губы, оставляя на них раны.

– Том.

Мое сердце с болью забилось, а в уголках глаз скопились слезы. Сидя в пустой квартире, я вдруг остро почувствовала, что снова хочу встретить актера театра «GRIM». Это осознание пришло ко мне так внезапно, что я даже опешила.

Я соскучилась по нему. Я соскучилась по человеку, которого едва знала и с которым виделась всего пару часов назад.

Сильнее всего мы привязываемся к тем, кто загадка для нас. Лишь незнание другого человека сводит нас с ума[21]. В тот вечер я убедилась в этом на собственной шкуре: вместо того, чтобы опасаться Тома, я хотела стать ему ближе.

«Он вам понравился?» – и снова вопрос Эндрю раздался в моей голове.

– Я не знаю, Эндрю! Не знаю! – с отчаянием выпалила я и резко поднялась с дивана.

Чтобы развеять домыслы, я села за стол, включила ноутбук и открыла Гугл.

Я потратила два часа, сверяя даты гастролей театра и даты убийств. Когда они совпали первый раз, я лишь недоверчиво прыснула. Ну да, такое могло быть. Почему и нет. Во второй раз внутри у меня начал шевелиться червь и шептать: «Это не простое совпадение». В третий я почти захлопнула ноутбук, в четвертый – болезненно застонала, а в пятый поднялась со стула и начала наворачивать круги по комнате, чтобы успокоиться. Пять имен. Пять девушек-журналистов. Пять убийств. Даты и страны совпадали с гастролями «GRIM». Обугленные лица. И вопросы, мучающие криминалистов и полицию. Никаких зацепок. Никаких улик. Ни одного подозреваемого. И все началось с Эмили Томпсон, английской журналистки.

Погуглив ее имя, я поняла, что про Эмили никто не писал. Газеты не посвятили ей ни одной статьи. Она, бедная и несчастная, осталась в забвении, и, казалось, никто не помнил о ней, кроме Джона Райли, экспедитора газеты «Таймс». Он один из первых узнал о гибели Эмили и пронес память о ней через всю жизнь.

– Томпсон, Томпсон, Томпсон.

Я долго шептала фамилию Эмили в темноте. Я надеялась, что таким образом притяну к себе хоть какую-нибудь зацепку. И, кажется, все-таки притянула.

Время перевалило за полночь. Я ушла на кухню за чаем, а когда вернулась и села за стол, собираясь продолжить поиски, заметила странную вещь. У меня была привычка со школьных времен: я всегда закрывала браузер, когда отходила. Чтобы мама не узнала, чем я занимаюсь в свободное время и чем интересуюсь. Я не увлекалась аморальными вещами, но все равно оберегала свою частную жизнь, как могла. Порой мне не хотелось, чтобы родители видели книги, которые я читаю, или фильмы и сериалы, которые смотрю. Эта привычка закрывать вкладки никуда не делась. Я вышла на кухню, свернув браузер. Но, когда пришла, браузер был открыт на странице, которую я видела впервые.

«Так, стоп, я что, открыла вкладку и забыла об этом?» – Легкая паника пробралась мне под футболку и пощекотала спину.

Открывшаяся статья была о британских вузах. Написал ее американский журналист в 2018 году для абитуриентов, мечтающих о заграничной студенческой жизни. Сначала я не поняла, при чем тут Эмили, но решила пробежаться взглядом по тексту.

Я уже готовилась разочарованно вздохнуть, но произошла другая шокирующая вещь. Стая мурашек пробежала по моему телу, а язык прилип к нёбу, не в силах больше произнести ни слова. С фотографии под названием университета, где я училась, на меня смотрела девушка, полная огня, задора и целеустремленности. Но на снимке она была не одна, и не ей был посвящен очерк. Рядом с яркой девушкой стоял мой университетский профессор. Теодор Томпсон. Человек, который поставил мне низкий балл за статью про равноправие полов, похвалил выскочку Кэтти Белл и отправил меня на практику в желтую газетенку, уже в детстве казался напыщенным и чопорным. В отличие от девушки, мальчик глазел в фотоаппарат отстраненно. Но я не узнала бы его, если бы не подпись.