– Он – живой человек? Такой, как вы и я? – Вопрос, повисший в воздухе, как мертвая муха, упал на стол и разломил его на куски. Эндрю ухмыльнулся, а в его глазах я увидела безумие.

– Может ли живой человек не меняться с годами? Не стареть?

Я не успела ничего сказать, как железная дверь с грохотом открылась и в проеме появился санитар.

– Все, прием окончен, пора на лечение, – сказал он и прошел в комнату за Эндрю.

Кевин взял старого актера под локоть, и они медленно пошли в сторону выхода. Но вдруг Эндрю что-то сказал молодому мужчине, и они остановились.

– Ты уже говорила с актером? С каким-нибудь актером из театра? – спросил Эндрю, повернувшись ко мне.

Я ответила утвердительно.

– Он понравился тебе?

Я молчала, не в силах ни кивнуть, ни отрицательно помотать головой. Странно, но до вопроса Эндрю я ни разу не спрашивала себя, понравился мне Том или нет. Это казалось невозможным – я уже встречалась с парнем. Но в тот день, сидя в психиатрической больнице, не смогла ответить старому актеру отрицательно. Не повернулся язык сказать «нет».

– Будь осторожнее с этим чувством, – продолжил Эндрю, не обращая внимания на мое молчание. – И не дай ему полюбить тебя в ответ. Актерам запрещено влюбляться в журналисток, иначе они все закончат так же, как я. Волкам не положено любить зайцев, а львам – косуль. Это противоречит законам природы… И скоро случится шестое убийство. Только вопрос: кто из вас двоих?..

– Двоих?

– Ну, заходила ведь тут одна, несколько дней назад. Она тоже хорошо подходит на роль жертвы. Но у тебя преимущество – ты уже знаешь одного из актеров, поэтому лидируешь, Сара. Львенок принесет добычу вожаку, вот увидишь…

Эндрю ухмыльнулся, а после перевел взгляд на санитара.

– Пошли, док, – сказал Эндрю мужчине, и они медленно побрели прочь из комнаты.

«Странно. Такое ощущение, что этот санитар ему помогает», – подумала я, игнорируя дрожь во всем теле.

Никогда не забуду день, когда я сказала родителям, что прошла вступительные испытания и еду в лондонский университет учиться на журналиста. В этот момент они сидели перед телевизором в гостиной и смотрели политические дебаты, ярко раскрашенные ложью и подхалимством. Маме было неинтересно, что происходило на экране, поэтому она только делала вид, что смотрит телевизор. А вот отец тонул в действе, которое больше напоминало сборище обезьян, чем человеческое собрание. Отец не сразу расслышал, что я сказала. Пробубнил «угу». Ему никогда не было интересно, о чем я говорю. Так, пустой звук, пшик. Но мама выпрямила спину и вопросительно посмотрела на мое бледное от волнения и счастья лицо.

Родители явно полагали, что журналистика останется моей детской мечтой. Но я собиралась воплотить ее в жизнь, а это их не устраивало. Особенно отца.

– Милый, ты слышал, что она сказала? – спросила мама у отца, не отрывая от меня пристального взгляда. Сколько всего было в ее глазах – мольба, страх перед мужем, который тиранил родную дочь. Уверена, мое первое слово было «банк», а не «мама» и «папа», как в других семьях. Отец хотел, чтобы я стала большим человеком в финансовой сфере.

В тот вечер состоялась самая кровопролитная битва из всех. Я кричала, что стану самым известным журналистом Англии, а отец смеялся, аргументируя это тем, что силенок моих хватит только на выпуск халтурных новостей.

– Подумай, Сара, ты никогда не станешь большим человеком, если пойдешь писать лживые новости!

– Я буду писать правду. Как и Вероника Герин[20]. Я стану такой же, как и она!

– Хочешь, чтобы тебя убили? – серьезно спросил отец. – Правда – та правда, о которой ты сейчас говоришь, – никому не нужна! Когда дело касается влиятельных людей, точно кто-нибудь получит пулю в лоб, если полезет ворошить их дерьмо! Ты думаешь, что воры – ангелы? Что они и пальцем никого не тронут? А наркоторговцы? Нет! И они убивают всех, кто мешает им зарабатывать деньги! Журналистикой она хочет заниматься… А ты сначала почитай биографии этих самых журналистов, своих кумиров. Одни из них сидят в тюрьме, другие – гниют в могиле. Поэтому максимум, что ты можешь получить в этой профессии, – новости о бабушках, которые получили в текущем месяце прибавку к пенсии. И все! Конец! Финита ля комедия.

Все закончилось большой ссорой. Ссорой, которая до сих пор не разрешилась примирением. Отец так и не простил меня за выбор профессии. А мама, как невинный мотылек, металась от отца ко мне, не зная, какую сторону ей следует выбрать. Ее пугали слова мужа, но она не вынесла бы, останься я в Бирмингеме. Думаю, мама знала, что я пропаду без работы мечты. Во время учебы в университете я списывалась с ней раз в месяц, но после выпуска – еще реже. Я с грустью замечала, что говорить с родителями мне не о чем.

Как странно, что слова отца я вспомнила, когда вышла с территории психиатрической больницы, чувствуя, как смердит моя одежда. Но хлорка и запах медикаментов впитались не только в ткань, но и в кожу.

«Может ли живой человек не меняться с годами? Не стареть?» – в голове всплыл вопрос Эндрю, и я, зажав уши руками в напрасной надежде, что это поможет заглушить его, тихо застонала.

«Думаю, вы – следующая жертва», – пробасил старческий голос Джона.

«Львенок принесет добычу своему вожаку», – поддержал голос Эндрю.

«Месть, он мстит журналистам», – услышала я собственные мысли.

Я ничего не понимала. Джон и Эндрю вручили мне по два маленьких кусочка от большой картины, думая, что помогают. Но только все запутали. Очень сильно запутали. Я до сих пор не знала, кто он – художественный руководитель театра «GRIM» – и что с ним случилось в прошлом, раз в настоящем он мстит девушкам, работающим в прессе.

– Мистики не существует, – тихо прошептала я. – Мистики не существует. Даже если есть убийца, он серийный маньяк, вот и все. Эндрю – шизофреник. У Джона старческий маразм. Сара, мысли разумно.

От этой мантры меня оторвал телефонный звонок. Достав сотовый из сумки, я с ужасом вспомнила, что в эту самую секунду должна сидеть с Джеймсом в кинотеатре, а не стоять недалеко от психиатрической больницы Бетлем и доказывать себе, что мистики не существует.