повелеваешь дикими зверьми. Я прошу, я умоляю тебя о помощи. Позволь мне хотя бы видеть то, как ты заклинаешь их.

Холодная надменность на лице Сары чуть смягчилась. Я был жалок, и она это видела. Знала ли Сара, что сейчас она может в самом деле просить, подобно Саломее, принести мою голову на блюде, и я покорно подал бы меч своему палачу, если бы она согласилась поведать мне перед смертью таинство, что возносило ее над всеми прочими.

– Зачем тебе вообще сдались эти твари? – спросила Сара, поднимаясь в полный рост и оправляя свое платье, беглым жестом указывая на клетки.

Я глубоко вздохнул, вскинув взгляд к потолку и проводя рукой по лицу. Мне было нечего ответить ей.

– Что бы я ни сказал, это не искупит моего прегрешения перед вами, – тяжело признался я, чувствуя встающий ком в горле, собственная ничтожность душила меня. – Ваше право не верить мне после этой подлости. Но, правда, Сара: этот зверинец – моя жизнь.

Я развел руками, ведь это признание было честнее любых нагромождений, которые я мог бы соорудить из красноречия и фокусов риторики.

К моему счастью, слова вызвали на ее лице улыбку. Что именно ее позабавило – сказать сложно, но я был рад этому от всего сердца.

Усмешка не сходила с ее милого личика, но мне очень хотелось верить, что что-то дрогнуло внутри ее.

– Я дам тебе все, что в моих силах, – тихо произнес я, чувствуя, что глухое отчаяние подкашивает меня. – Прошу, помоги.

– Ты мне противен, Этьен, – с искренним презрением бросила она.

Я сглотнул ком в горле, будучи уже на грани.

– Ты жестокосерден и вместе с этим ничтожно жалок, – цокнула мадемуазель Равель, поглядывая за прутья решетки. – Пока они это чуют, даже не надейся на послушание от этих зверей. Граф привык подчинять своей воле людей – и это немудрено, ведь это положено по закону и так сложилось само собой. Едва ли прикладывал усилие, чтобы убедить слуг, что они взаправду слуги. Но здесь же все иначе. С самого начала твоя затея была пропащей. У тебя не было ни шанса в этой схватке со зверем, в тебе нет этого духа.

Молча внимая этим словам, я угадывал за ними еще что-то. Все ожидал, когда эти дерзкие унижения прервутся «но» или «однако», когда Сара, наконец, закончит упиваться своей силой, которой благословлена, этой властью над зверинцем и надо мной. Я ждал с замиранием сердца, и в тот момент, когда ее грудь только-только наполнилась воздухом, и губы не успели полностью разомкнуться, я уже угадал это долгожданное «однако».

– Однако, – произнесла Сара, – ты слишком отчаянно просишь, чтобы этот дух снизошел на тебя. Кто знает, каких дел ты наворотишь, если твои молитвы продолжат пребывать в забытьи, неуслышанные и неотвеченные?

В тот миг я был спасен. Я закрыл лицо руками, не в силах не то что совладать с охватившим меня порывом, но и описать его. В моих руках оказался дар, много больше нежели я сам, это прощение, дарованное мудрой прекрасной Сарой, захватывало мой дух.

* * *

Я ликовал над тщетностью попыток разума объяснить то, что мне приходилось видеть.

Сара была благословлена силами иного порядка, силами, к которым я взывал в детстве, и, положа руку на сердце, взываю до сих пор.

То, к чему я жаждал причаститься, было в ее крови, в самом ее естестве.

Разумеется, милосердная и добрая Сара была освобождена от любой работы в госпитале, а жалованье возросло вдвое.

Это было меньшее, что я мог сделать, взамен на то чудо, которым Сара Равель одаривала меня, спускаясь в подвал.

Она бесстрашной поступью перешагивала пороги одной двери за другой, пока я боязливо оставался снаружи.

Мой болезненный опыт нападения вынуждал быть осторожным – если со мной что-то случится, питомцам точно придет конец.

Сара приседала на корточки и о чем-то ворковала с животными – ни слова разобрать я не мог. Сперва мне казалось, что с ее милых губ срывается что-то неразумное, подобно той нерадивой детской речи. Но вскоре мне открылись закономерности ее голоса, ее речи. Я не мог бы объяснить смысла ни единого слова, которое глуховато срывалось с ее уст, но я понимал общую суть, общий посыл, и самое поразительное – зверь все понимал.

Гиены, новоприбывшие волки и первое поколение гибридов внимали ее речи и как будто бы ждали, когда она явится поведать им свои сокровенные тайны.

Я с Сарой не хотел говорить по-человечески – мне намного больше хотелось познать их речь. Мы сидели на втором этаже шато и пили кофе. Я пытался повторять эти звуки, которыми Сара заговаривала зверье. Ее звонкая насмешка кольнула мое самолюбие, но я пробовал вновь и вновь воспроизвести то самое глухое твердое словечко, которое выбрасывала Сара, заглядывая в темно-стеклянные глазки гиен.

– Ты неправильно это делаешь, – произнесла Сара, мотая головой.

Я развел руками, признавая за ней полное право отчитывать меня за произношение.

– Научи же меня! – просил я.

– В этом твоя ошибка, граф, – несколько разочарованно вздохнула она, и ее плечи весело дрогнули. – Этому не научиться, и я уже об этом говорила. И каждый вопрос, взывающий к разуму, а не к сердцу, будет все больше и больше отдалять тебя от ответа.

– Не говорите мне такой жестокости, – я сокрушенно мотал головой.

– Вы не были готовы испытать жестокость по отношению к себе? – спросила она, убирая кудряшки с открытого лба.

Под ее тонкой кожей все еще виднелись синяки, которые сходили ужасно долго.

– Мне была оказана великая честь, и я едва ли не был скормлен зверю. Он был намного больше, нежели мои питомцы, поверьте, дорогая Сара, – похвалился я.

– И что же спасло вас от неминуемой гибели? – спросила она, помешивая серебряной ложечкой кофе в высокой медной чашке.

– Чудо, – честно признался я, пожав плечами. – Иного объяснения у меня нет.

– Ты слишком суеверный, – разочарованно бросила она, пренебрежительно махнув ручкой в мою сторону.

Она сделала несколько обжигающих глотков и отпрянула.

– И это ты мне говоришь? – заулыбался я, любуясь, как она припадает тонкими губами к горячей чашке кофе.

– Да, я, – важно ответила она и кивнула на кофейник, тем самым повелевая, чтобы я добавил еще, и, если честно, эта беззлобная Сара была вправе требовать от меня что угодно.

Меньшее, что я мог сделать, чтобы искупить свою грубость перед ней, – это игривая услужливость, которую я совершал под растерянные взгляды моих слуг. Я налил ей кофе, пока она пристально наблюдала за моим жестом.