нежели виновный заслуживал. В конце концов, тайное хищение без угрозы, насилия и разбоя – грех простительный, по крайней мере в моих глазах.

Едва я подошел к жестяной двери, по одному только крику я понял, что дело совсем плохо. Наспех я вставил собственный ключ в замочную скважину, совершил оборот, рискуя сломать замок. Мои жуткие догадки подтвердились – посреди комнаты сидела хрупкая фигура, опустив голову вниз. Рыжие волосы кудрями ниспадали вперед, закрывая лицо.

Двое мужчин нависали рядом, и один охранник сторожил дверь. Все трое отдали мне короткий поклон, когда заметили меня на пороге. Только сейчас опущенная и обессиленная голова приподнялась, и я увидел женское лицо. Нос кровоточил, а губы были разбиты в двух местах. Я совестливо сглотнул, глядя, что ей пришлось перенести.

По спине пробежал холодок, и мне не нравилось это знамение. Я узнал девушку – та самая рыжая дурочка, которая явилась ко мне в тот триумфальный день, когда я причастился к истинному откровению. Тогда она глупо неуместно доложила о почте и подала мне карандаш, и как будто этот цокающий звук прямо сейчас стукнул дерево о дерево прямо у меня над ухом.

– Люди его величества скоро будут здесь, – доложили мне. – Пусть они и разбираются с этой упрямой сукой.

– Нет, – четко отрезал я. – Боже, нет! Ради всего святого! Я же предупреждал, и не один раз! Репутация госпиталя не оправится! Категорически нет, месье!

– Но ваша светлость, дело… – Тупица еще вступал со мной в пререкания, но я остановил его жестом.

– Как прибудут офицеры, ведите их к любому полоумному лунатику, желательно к тому, который мнит себя каким-нибудь родственником покойного «короля-солнца». Скажите, что он никак не может быть бастардом или каким-то далеким сродником, что это противоречит здравому смыслу, но его речь настолько убедительна, что это дело все равно требует разбирательства. Будьте дотошными, насколько это в ваших силах. И ни слова об этом деле. Это больше не ваша забота. – Я обошел девушку со спины и принялся развязывать ей руки. – Все вон. Заприте дверь с той стороны.

Моим людям ничего не оставалось, как подчиниться приказу.

– Прошу прощения за подобное обращение, мадемуазель… – произнес я, насилу расправляясь с тугими ремнями.

– Равель, ваша светлость, – пробормотала она дрожащим от боли и ужаса голосом.

– Мадемуазель Равель… А ваше имя? – участливо спросил я, пододвигая стул, приставленный к стене прямо напротив этой несчастной девушки.

– Сара, – ответила она, опуская взгляд и потирая запястья, стертые в кровь жестким ремнем.

– Сара, слушайте меня, ладно? – произнес я. – Меня зовут граф Этьен Готье…

– Я знаю, кто вы, – закивала она со слабой ухмылкой, которая далась ей с режущей болью.

Если бы эти слова были правдой, если бы хоть одна живая душа в самом деле знала меня, может, мне было бы не так одиноко на своей стезе. Но сейчас стоило оставить неуместную лирику. Мои слова в самом деле показались слишком глупыми. Какой толк представляться пред ней?

– Что ж… тогда почему вы так напуганы? – спросил я.

Ее брови свелись, кажется, причинив ей боль.

– Я уже во всем раскаялась, – дрожащим голосом прошептала она.

– Сара, прошу вас, – произнес я. – Я христианин, и мой Бог велел мне прощать. Поверьте, я не обнищаю.

Она слабо усмехнулась.

– Они скоро найдут тело, и меня повесят, – пробормотала Сара, едва ворочая языком.

Холод обдал меня от этого признания, и черная змея удавкой обхватила ее тонкую шею. Память с подлой проворностью оживила во мне образы тех немногих казней, которые мне суждено было видеть. Я точно помню ощущение струны, натянутой до предела. Именно такое состояние взведенной одержимости способно породить звук, который в своем отчаянном надрыве затмит любой правильно настроенный инструмент. И треск, с которым проваливается дно под ногами приговоренных, шея омерзительно хрустит, и веревка туго поскрипывает. Эта картина, имеющая сейчас лишь косвенное отношения ко мне и к Саре, становилась все более близкой по мере того, как я думал о неясном, но уже жутком признании.

– Чье тело? – спросил я, сведя брови.

Сара поджала губы и подняла на меня взгляд, полный страшного отчаяния. Пробрало до мурашек.

– Я не знала, чего он хотел, когда подкрался и… – пробормотала она, мотая головой. – Я затачивала бритву, и… черт, она просто оказалась в моих руках, я не знала, у меня не было времени подумать, ваша светлость!

К этому я не был готов. Простить воровство намного легче, я попросту имел на это право, ведь до известной степени именно люди решают, кому принадлежит та или иная вещь. Я бы подарил ей эту бритву. Такая небольшая формальность нивелировала бы состав преступления, ведь я не искал расправы. И если в воле человека распоряжаться бездушным, то с отнятой жизнью дело обстоит иначе.

Ее раскаяние пришло слишком поздно. Сара не пришла ко мне, ее привели, уличенную и схваченную за руку. Все очарование и сострадание к несчастной таяло на глазах. Дело набирало обороты, и на мои плечи давила ответственность. Все еще милосердие моего сердца упрямо боролось с холодным, но справедливым рассудком.

Я сделал этот страшный выбор. Поджал губы, чтобы не выдать раньше времени ни одной своей эмоции. Сара была настолько истощена, что я легко справлюсь с ней, даже если она прямо сейчас на меня набросится. Одна из кистей была заметно изуродована – моя самая жуткая догадка, – ее пришибли дверью.

Мысли об этой угаданной жестокости захлестывали меня. Сейчас я раскаиваюсь в том зверском порыве, который обуял мою душу. Преступница, и без того претерпевшая побои, заставила мое сердце гореть лютой злобой. Не было на земле человека, которого взаправду можно ненавидеть так яро, и этим человеком уж точно не могла быть Сара Равель. Злой гений лукавым шепотом напоминал, как мне давно хотелось дать хищникам проявить себя. Я думал, как им устроить встречу с живой добычей, чтобы звери сами вонзились в живое, теплое тело. Мое сердце саднило от гнусности моих мыслей, но это досадное недовольство не могло перечеркнуть моих планов.

Если бы преступником оказался взрослый мужчина с развитым телом и крепким строением, да к тому же какой-то работяга, привыкший к долгому и регулярному физическому труду, мои шансы на успех были бы минимальны. Даже вооружившись, я не обладал искусством угрожать, и это серьезное упущение, так и не восполненное со времен той злосчастной поездки в Алжир.

Сара, как назло, идеально подходила для моего замысла, мне это было очевидно уже тогда, но я и думать не мог, насколько девушка превзойдет любые мои ожидания.