нам самим и там-то и найти выход. Выход к тому чувству свободы, состоянию полного растворения и соединения с миром, в и истечении духа?

Его щеки зашлись нездоровым румянцев. Фадин-паук забыл даже курить. Так что сигарет медленно тлела, скручиваясь серым пеплом в его маленькой ручонке.

— Какие-то результаты уже есть?

Фадин-паук пожал плечами. Его маленькие ручки сделали непонятный жест, как-то растерянно и асинхронно, рассыпав пепел и сбив последнюю искру с сигареты.

— Нужно больше сноходцев. Нужно расширить эту сеть ищущих.

Я понимающе кивнул. Так вот как это называлось. Вот для чего собирался его кружок.

Он продолжил.

— И внимательно смотреть за тем, что они могу принести с той стороны…

— А вы? — говорю я.

Фадин-паук постучал себя по костюму.

— Мне туда путь закрыт. Стоит мне начать медитировать или войти в транс, или попытаться как-то обострить свои чувства — эта дрянная машина. — он вновь ударил себя в грудь. — Все испортит.

Повисла пауза. Медленно, в его глазах разгоралось понимание того, что он только что произнес. И вот уже с новой силой заплясали в воздухе его руки, накидывая на меня все новые и новые липкие нити.

— Нет. — решительно отверг он сказанное. — Я против этого. И с другой стороны, именно эта машина помогла мне понять одну важную вещь. Только мысль может отправить человека в немыслимое. Только дисциплина мысли. И всё.

— А Лиля… — сказал я и замер не зная, как продолжить. В горле тут же образовался ком.

— О нет-нет. Она не увлекалась ничем подобным. — затараторил Фадин-паук и нити его истончались. — Её интересовали больше другие культуры. В основном верования и культы других народов. То, что произошло — трагическая случайность. Никогда прежде не видел её за этим занятием.

Ко мне подошел, шелестя лапками официант и обновил бокал пива. Фадин-паук поднял палец вверх и прислушался.

— Здесь в пустоте, вдали от нашего естественного обитания мысли слышится лучше. Мысль движется иначе. Звучит ярче, яснее, переливчатей. Но, к сожалению, ничего не приносит.

— Возможно, нужно больше пытаться.

Фадин-паук печально вздохнул, уставившись на что-то в темноте, прямо надо мной. Может быть предаваясь воспоминаниям. Потер своими ручонками глаза и откинулся в кокон кресла.

— Когда-то же мы должны проникнуть в тайны человеческой души. — послышалось оттуда. — Как до того раскрыли секрет пространства-времени. Мне кажется, мы тут только в начале пути. Понимаете, Артем, и на этом пути мы должны быть тверды. Решительны в своем намерении двинуться дальше в познании сути человеческого бытия. Потому что перед нами встал предел, который ранее был неведом…

— Не совсем понял. — говорю я.

— Раньше пределом была Земля, затем солнечная система, потом с десяток миров, потом мы поняли, что дело предел в континуальной напряженности. В том, что мы должны собрать такую ойкумену, в которой переживание многих людей, разбросанных по звездам, будет длиться единым моментом. Синхронным. Тогда мы прирастаем в связности этого целого, тогда мы можем двигаться дальше… И вот уже четверть галактики у нас в руках. — он мечтательно затянулся. Я уже сбился со счету, какая это была сигарета. — А дальше?

Он внимательно посмотрел на меня ожидая, что я дам ответ. Я мотнул головой, призывая его продолжить.

— Только сохраняя континуальное единство, делая время то быстрым, то медленным… Время совершающихся процессов внутри ойкумены, мы творим мир. Но два предела перед нами никуда не делись: Предел смерти, о котором мы говорили раньше. Как предел нашей конечности. И предел пустоты. Что дальше? Новые миры и новые звезды?

От его слов меня пробил холодок. Хотя вроде бы, все сказанное было понятным и очевидным.

— Черное полотно пустоты. Вот оно вокруг нас. — он обвел зал ресторана взглядом. — Дальше к звездам, а потом? Потом тишина и мрак. Такая же как в смерти. Вот тут-то два этих предела становятся одним. И тут-то, как мне кажется, нами и найдется ответ. Как этот предел преодолеть. Понимаете, Артём?

— До жути. — говорю я.

А надо мной раскрываются крылья. Дрожат тени на столе, превращаясь в черный смоляной дым, растекаются вязкими пятнами и пропадают в черной глянцевой глади стола.

— Значит я не ошибся в том, что доверился тебе. — сверкнули глаза Фадина-паука. — Не ошибся.

Губы его блестели от слюны, маленьким платком в металлической ручонке он их промокнул. Растворился в глубине кокона кресла.

— Тут одной печенью не обойдешься. — сказал я.

Фадин гулко рассмеялся из темноты.

— Хорошо. Очень хорошо.

Потом постучал себя по костюму. Что-то сказал. Почему-то решив, что это про него.

— Так, по-вашему, рецепт прост: скольжение, переливы мысли и фантомы?

Он кивнул.

— Переливы мысли — повторил он, смакуя выражение. — Примерно такие отправные точки. Фантомы наши странные друзья пустоты. Они пришли к нам тогда, когда мы смогли выйти к Великому Океану. Они же и дадут нам возможность понять себя. Нужно только найти к ним ключ. Ключ же, — он начертил пальцами на столе ему одному ведомые знаки. — Либо можно найти там, где есть сильное переживание непосредственно, как на операционном столе. Либо по старинке — через дисциплину мышления. В перелившихся через край мыслях….

На какое-то время мы замолчали. Каждый думал о своем. Я доел стейк и допил пиво. Ко мне тут же вернулся официант и всё забрал. Предложил меню, но я отказался.

— Так что теперь? В вашей теории что-то складывается? — с хищным любопытством спросил Фадин-паук. — Если ли следы той силы, что свела нас всех вместе. Что говорю я вам как детектор, включенный в сеть по её поиску?

Теперь я спрятался от вопроса в коконе кресла.

— Слишком много информации. — сказал я. — Теперь ее нужно обработать. Дать мыслям отлежаться. Убрать лишний шум.

Последняя фраза его задела. Он напрягся, но не выдал себя практически ничем. Только маленькая мысль уязвленной гордости попала в синаптическую сеть его костюма, так что сервоприводы его ручонок недовольно лязгнули, но сразу же вернулись на место.

— А для этого… — продолжил я. — Нет ничего лучше, чем сон в каюте, одиночество и размышление. Дисциплина мысли.

— Поэтому я так люблю это место — сказал он, окинув взглядом ресторан. — Никого нет, и можно всмотреться в переливы мысли. Размеренно и надолго.

— А что видите вы вокруг?

Я жестом описал зал ресторана.

Фадин-паук улыбнулся, задумчиво осмотрелся.

— В основном своих учеников. — сказал он. — Каждый из них — кладезень мыслей.

На этот моменте мы распрощались. Я шел вновь шататься по коридорам корабля, чтобы обессиленным вернуться к себе в каюту. Валяться по долго рассматривая потолок и придаваться странным и тревожным мыслям. Пытаясь уложить в голове услышанное.

* *