так, что мало не покажется. Тогда логично, что эта вмятина была со мной всегда.

Думая об этом, я все это время трогал вмятину на лбу. Где же все-таки я приложился?

Мне надоело, и дождавшись пока флер сигаретного дыма рассеется вошел в гостиную. В холе никого не было. Я осмотрелся, и только потом нашел в глубине диване спящего дежурного. Того кто должен был следить за пассажирами.

Пылаев спал, надвинув фуражку на глаза, перед гололитический монитором, на котором была актуальная звездная карта. На втором изображении шли без звука новости. Показывали собравшийся в Орешка флота. Громады кораблей в доках. Армию на планете. Всю реяли флаги.

На бегущей строке говорилось что-то про учения, но читать я не стал. Чтобы не разбудить Юру я пробрался тихонько в коридор, который вел к нашим каютам. Забравшись вглубь, почти дойдя до своей наткнулся на Жикривецкого.

Олег будто бы метался беспорядочно охваченный пожаром какого-то чувства. Но увидев меня — застыл. И еще не отойдя от этого невидимого пожара изобразил загадочную мину. Всё такой же большой, лысый, в подпоясанном халате на пороге своей каюты.

Мне кажется, он не переставал пить всё это время. Хотя может быть я и ошибаюсь.

Но взгляд у него был стеклянный и немого испуганный.

— Кошары достали. — шумно выдохнул он мне навстречу. — Хочется уже быстрее на Митридат.

Я подошел к нему практически вплотную, подставив под его упорный взгляд свой мятый лоб.

— Не обращали внимания, у меня всегда была эта вмятина?

Над нами зашелестела чуть слышно подоспевшая фотосфера. Олег внимательное прокатил взгляд по мне и молча пожал плечами.

— Не знаю. — сказал он. — Никогда не обращал внимания.

Его последняя фраза прозвучала очень аккуратно, будто бы он прощупывал эту ситуацию на предмет реальности происходящего. Словно слово прозвучавшее, отраженное эхом, вдруг вернется обратно подарив диалогу глубину. Глубину еще одного человеческого существа рядом.

Я не стал подыгрывать. И тоже пожал плечами.

Жикривецкиий покачиваясь чуть в дверях каюты посерьезнел и насупился.

— Ты сейчас что делаешь? — спросил он нависая надомной махровой скалою. — Занят?

Кажется отказать я не смел. Потому просто покачал головой.

— Слоняюсь.

— Пошли посидим у меня. — сказал он и сгреб меня за плечи своей медвежьей хваткой.

— Ну пойдемте.

— Вот и славно. Славно. Давай, только на «ты».

Он не дал мне возможности высвободится, и молча втянул меня внутрь каюты. В его берлогу. Я уселся на уже знакомый мне диван, на то же самое место. Он запомнил меня и тут же принял удобное положение.

После ресторана, множества столиков, теряющихся в темноте, его каюта, наполненная желтым взмыленным светом, была компактной и уютной. Не хватало только изнутри заполнить его дымом сигарет, тучными разговорами и расслабленным мягким пространством, каким оно обычно становится после усердного распития алкоголя. Наверное, от паров спирта в воздухе.

Олег ушел к стойке на кухню. Разлил чай по глубоким кружкам. В пиалу начал накладывать, что-то к чаю. Завязал удобнее пояс халата. И вдруг спросил.

— Как ты, в целом. Держишься?

Легкость в его движениях и ледяной ясный колючий взгляд никак не вязались с его тучной фигурой. Не вязались и с тем состоянием, в котором я его нашел. Эти взглядом он пригвоздил меня к дивану.

— Стараюсь. — сказал я.

Тут он постучал пальцем по виску, затем взял кружки и поставил их на столик перед диваном.

— А с этим что? Крыша не едет?

— В пределах нормы. — говорю я и беру чай. — Спасибо.

В душе я радовался, что его каюта была столько компактной, так плотно была забита реальностью. Её выпуклыми угловатыми формами, в которых реальность себя проявляла. Мебелью, твердой резкой и настоящей. Гулкими тяжелыми переборками, оклеенными обоями, увешанные картинами. Угловатыми стеллажами с каким-то хламом. Пирамидой чемоданов в углу и прочим.

Здесь негде было поместить Мифииде. Негде было преследовать меня этой навязчивой мыслице. Подумав о ней, я машинально трогал вмятину на лбу. Словно ожидая своей перезагрузки, если долго держать там палец.

Олег улыбнулся, сел напротив. Подвигал кружку по столу, каждый раз вытирая черные следы от нее. Потер руки, встал, покружил по комнате суетливо, наконец захватил закуски и принес их к столу. Опять сел.

— Ешь, ешь. — сказал он. — Не помнишь откуда вмятина?

Я рассмеялся.

— Не знаю. Нашел то, что всегда было на месте, но на что никогда не обращал внимания. — говорю я. — Так странно.

— Может где получил?

— А может из детства что-то…

Мы помолчали. Олег почему-то не спешил брать чай. Корабль неприятно задрожал, дрожь эта передалась нам.

— Вот от этого хуже всего. — почесал затылок Олег. — Все нутро перетряхивает. Уже лучше спать бы, конечно. Забыться. А уж по прилету со всем разбираться…

— Наша доблестная стража нас стережет. — говорю я кивая в сторону гостиной.

Беспечный Пылаев так и стоит меня перед глазами. Олег смеется.

— Плед ему что-ли принести. — говорит он. — Завидую такому сну.

— Как я понял, дело привычки. Тут нужно налетать много часов…

Жикривецкий мотнул головой. Сбросив с себя какую-то мысль. Наваждение, вуаль какого-то воспоминания откинув, что стало вдруг тяжелой явью перед глазами. Затем лицо уронил в ладони и тяжело звучно вздохнул. Разглядывая пол сквозь пальцы.

— Не поможет. — сказал он.

— Фантомы?

Он грузно кивнул. Вновь усмехнулся горько.

— Пить уже не могу. Не лезет. Спать тоже — одни кошмары. В капсулы не уйдешь. Не полет, а пытка.

— Может в виде исключения, можно в капсулу?

— Нет. — резко отрезал он и откинулся в кресле. Оно натужно заскрипело, защелкало под ним, возмущаясь. — Жить можно. Просто никогда не мог к ним привыкнуть. Когда у тебя стол вдруг колосится, зарастая пшеницей. А над ним… — он медленно провел рукой над столом, словно там было что-то невесомое. — А над ним тяжелое небо грохочет и заходит искрами. Или, когда травой зарастает весь пол в каюте.

Олег обреченно осмотрелся по сторонам под ногами.

— Такой реальный, настоящий. Особенно когда не смотришь. Идешь и чувствуешь холодок росы под ногами, колючие травы… Слишком уже необычно это всё для меня.

— Главное, что не Паднорум. — говорю я, разглядывая чай в кружке.

Черное зеркало его дрожит от стонов корабля. В нем отражается мягкий свет лампы. В отражении она больше похоже на солнце. Чай на сепию пустыни. Тени отвесных краев кружки — на черные тени гор, отвесные скалы каньона. Чаинка на птицу. Она кружит над безвольной безропотной пустыней. Взмах ложки и вот она, взлетев опускается на дно. На ветрами изрытую пустошь. Стервятником над незримой фигурой. Взмывает вверх взмахом крыл.

Кружится над