способен подарить ей возможность и перспективу развития ее поэтического таланта. В этом убеждении он повез Юлию в Москву и Петербург.

Извещенный об этих изменениях, Перевлесский, кажется, возревновал: «Вам скучно; вижу, г. В(ронченко) Вас не понимает и в душе он не поэт. Оттого у Вас нет симпатии или того неразгаданного духовного родства, которое соединяет часто людей различных и далеких – и Вам скучно», – писал он[18].

По-видимому, приехав в Москву, Юлия тотчас послала весточку Перевлесскому. О том, как произошел его визит, можно понять из его письма к девушке: «Неловко встретился я с Вами. Вашему папа не хотелось видеть меня. Но мог ли я не видаться после этих слов «Я здесь!»? Вы нисколько не переменились; время не посмело подступиться к Вам своею деспотическою властью. Благодарю Вас и Бога. Грустен поехал я домой; приехавши, дома я не выдержал. Я, как женщина, заплакал. Казалось, я потерял Вас навсегда; мне больше не видать Вас. Прием Вашего батюшки отбивает у меня охоту ехать в Ярославль, да и зачем?! Ужели затем, чтобы видеть Вас и не видаться с Вами? Не та же ли будет встреча, как и здесь? Слава Богу, Вас обласкал Петербург: талант Ваш оценили; я этому рад, как старая нянька». И далее: «А папа Ваш сердит на меня. Напрасно. Преданность моя к Вашему дому не может быть оскорбительна для его чести. Думается, что в его душе живут еще старые запоздалые предрассудки аристократии. Помилуйте, как странно слышать на Руси слово «аристократия»! Где она? Только в головах некоторых, а на деле ее не бывало. А, да что такое в наше время за касты? А впрочем, я ему еще благодарен: он принял меня не так, как я думал; я думал, что он поступит хуже. Он был только холоден, но не груб. Я ждал последнего. Слава Богу, что ошибся». (1846). Валериан Никандрович в этот раз сдержался, но ничего никому не простил: он еще в течение двадцати лет попрекал дочь и близких подготовкой этого несостоявшегося неравного брака.

В столицах в это время было немало высокопоставленных родственников по мужу поэтической тетушки Юлии, Анны Корниловой-Готовцевой. Иван Петрович Корнилов (1811–1901) – известный географ, педагог, историк школ и системы образования в России – являлся членом Совета министра народного просвещения. Он был также членом Русского антропологического общества, председателем Петербургского отдела Славянского благотворительного общества. Его дневники, воспоминания (например, о встречах с декабристами в Сибири в 1848–1849 гг.), статьи и записки по разным вопросам народного образовании, на общественно-политические темы (в том числе о Польском восстании 1863 г.), свидетельствуют об известных литературных способностях. Его брат Фёдор Петрович Корнилов (1809–1895) занимал должности московского гражданского губернатора, управляющего делами Комитета министров, являлся членом Госсовета и имел чин действительного тайного советника – штатского генерала. К этому времени относится мнение о нем В. И. Даля, высказанное в письме к Погодину: «Корнилов человек весьма хороший. Вы найдете в нём очень образованного, умного, любознательного и благородного человека».

Оба сановника много сделали для привлечения внимания к творчеству молодой родственницы. Они ввели ее в литературные салоны того времени, хлопотали об издании сборника ее стихов. Она стала печататься в «Москвитянине», «Русском вестнике», «Сыне Отечества», «Библиотеке для чтения».

Всеми своими успехами, радостями от литературных побед Юлия делилась с Перевлесским. Их встречи были строго запрещены отцом, а родственники, сочувствующие молодым влюбленным и устраивавшие их встречи, остались в провинции. Поэтому роман продолжался в эпистолярной форме, не теряя при этом былого накала чувств. «Два месяца и два дня ежедневно, словно обычную молитву, читаю дорогое письмо Ваше, добрый друг мой! – писал Перевлесский. – И как ни стану перечитывать его, мне всегда становится холодно и тяжело, как будто я слышу голос скорбного друга, которому нельзя беседовать со мною, который украдкою от неприязненных запретов говорит со мною в последний раз, а между тем этот друг так же страдает, не понимаемый окружающими. Что же? Благодарить ли судьбу нам за ту первую встречу, когда мы узнали друг друга, когда один из нас напрягал свои крепкие, дотоле неосознанные силы духа, чтобы идти к развитию, а другой тепло и братски сочувствовал, и радовался каждому шагу вперед на трудном пути усовершенствования. Едва ли не да, если позабудем пошлый эгоизм, который хлопочет лишь о себе, мучится успехами других?! По крайней мере, я буду вечно благодарен теми обстоятельствами, которые меня сблизили с Вами; прочитав последние Ваши “Отрывки из записок молодой женщины”, я был изумлен, несказанно обрадован тому развитию, тому совершенству, которого Вы достигли теперь, а чего еще Вы не свершите во цвете лет и в крепости сил духовных? Завязка так проста, рассказ так жив и естествен, что, зажмурившись, узнаешь талант, хотя эти записки только абрисы, легкие, еще не дорисованные» (май 1846).

В 1846 году в Петербурге вышел первый сборник стихотворений Юлии Жадовской, благосклонно встреченный читателями. Стихи покоряли интимностью, в них преобладали мотивы несостоявшейся любви, недостижимости счастья, безысходности, покорности судьбе, но при этом им были присущи сдержанность и чувство собственного достоинства. Дарование поэтессы было признано «сильным», «прелестным», «неподдельным, истинным». Теплота чувств, изящная простота выражения – вот качества поэзии Жадовской, которые вызвали одобрительные отзывы литературной критики. Несмотря на использование поэтессой традиционно-поэтических эпитетов: невыразимая тоска, страсти сладкий яд, неведомая и сладкая тревога – и метафор: огонь любви, блеск счастья, в целом ее стихотворения подкупали своей безыскусностью; казалось, что они непосредственно выливаются из сердца и гармонично выражают юношески свежие и сильные чувства. Одной из особенностей ее поэзии стало выражение неослабевающей силы страдания. Страданиями пронизан весь комплекс переживаний лирической героини. Реальная основа её печали ощущается в каждом стихе. Драматические явления жизни – пробный камень её чувства.

Стихотворения Юлии были созвучны многим сердцам и становились известны все более широкому кругу любителей поэзии.

Дмитрий Писарев так оценил произведения Жадовской: «В ее стихах отразилась мягкая нежная душа женщины, которая понимает несовершенство жизни»… «Многие из ее стихотворений стоят наряду с лучшими созданиями русской поэзии».

Поэт и критик Аполлон Григорьев на страницах журнала «Москвитянин» писал о «цвете лиризма» в поэзии Жадовской, отмечая: «…всего же важнее в лирическом поэте искренность того чувства, с которым он лирически относится к мирозданию и человеку… Степенью большей или меньшей искренности поэта обусловлена степень большей или меньшей симпатии к нему: искренним же в поэте может быть, как в человеке, только такое чувство, которое нужно и важно для души