Проза жизни давила «души прекрасные порывы». Настольной для хозяйки, давно прочитанной Анной, могла служить книга «Добрая помещица, Или подробное описание того, как сельская хозяйка должна смотреть за своим домом и за всем к нему принадлежащим…», переведенная с французского языка в 1789 году и содержащая в себе подробные наставления в ведении хозяйства. «Хозяйка, которая беспрестанное имеет попечение о благе своего дома, которая полагает свое счастие в счастии своего мужа, своих детей и своих служителей и которая вместо того, чтобы иметь к ним холодную и бесплотную любовь, прилагает о них свои попечения, поощряет их к труду, показывая собою оного пример, и водворяет между ними мир, изобилие и радость».

Досуг хозяйки тоже был регламентирован. Время меж обильными обедами проводили в разговорах, которыми, по меткому замечанию мемуаристки А. Я. Бутковской, «все питались» не менее чем сытными деревенскими яствами. Женщины говорили о том, что их волновало – в основном о хозяйственных делах. Это особенно поразило одну заезжую иностранку, которая написала в письме домой, что дамы в русском провинциальном «обществе мало кокетничают», и, «если группа дам о чем-либо беседует, можно быть уверенным, что это дела, дела, дела!..». Необычным и непривычным показалось ей и стремление русских провинциальных барынь сплетничать, вникая в детали частной жизни друг друга. То, что для дворянина, выросшего в усадьбе, было в радость – могло оказаться дворянке-горожанке (даже провинциальной) в тягость: монотонность, сонность сельского быта, необходимость довольствоваться узким кругом общения, в том числе с малообразованными родственниками, иной уровень комфортности жилья и даже его чистоты.

Мечты Анны о славе, о литературной известности остались в прошлом. Не нашлось места для поэзии, рожденной сильными душевными переживаниями.

А имя ее племянницы приобретало все большую известность.

В 1858 году второй поэтический сборник Жадовской увидел свет и был встречен сочувственными откликами демократической критики. Его причислили к лучшим явлениям поэтической литературы последнего времени, отмечая, что в нём поэтесса «сумела найти поэзию в своей душе, в своём чувстве и передать свои мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыденные, но дорогие ей лично».

Своеобразие произведений Жадовской привлекли внимание известного критика того времени Н. А. Добролюбова. Он посвятил творчеству Юлии отдельную статью, в которой, в частности, писал: «Рифма часто изменяет ей, иногда выходят стихи неловкие, незвучные, отзывающиеся прозой. Но мы признаемся, что даже эти прозаические стихи ее нам нравятся и что именно многие из них произвели на нас сильное впечатление своей простотою и задушевностью. Задушевность, полная искренность чувства и спокойная простота его выражения – вот главные достоинства стихотворений г-жи Жадовской. Настроение чувств ее – грустное; главные мотивы ее – задумчивое созерцание природы, сознание одиночества в мире, воспоминание о былом, когда-то светлом, счастливом, но безвозвратно прошедшем». «Порядком исчерпанные темы» в исполнении Жадовской выглядят свежо, потому как чувство для нее – святыня, которую она «боится осквернить напыщенной фразой, ложным эффектом». «Она сумела найти поэзию в своей душе, в своем чувстве и передать свои впечатления, мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыкновенные, но дорогие ей лично».

Н. А. Добролюбов. Художник П. Ф. Борель

Правда, он не мог не указать и некоторые недоработки – на то он и критик: «недостаток отделки, небрежность и шероховатость стиха. По нашему мнению, недостаток этот не мешает быть стихотворению прекрасным и истинно поэтическим; но все-таки и мы признаемся, что лучше бы было, если бы среди рифмованных стихов не встречалось стиха без рифмы; если бы стих не оканчивался на но в рифму – суждено; если бы союзы уж, вот и др. употреблялись с большею осторожностью, и пр. Мы так привыкли теперь к совершенной гладкости и плавности стиха, что малейшая шероховатость производит на нас уже неприятное впечатление. А в стихах г-жи Жадовской небрежность отделки доходит до того, что иногда даже ударения ставятся довольно произвольно: это обстоятельство весьма важно для нашего стиха, которого вся звучность основана на ударениях». Тем не менее Добролюбов делал решительный и определенный вывод: «Мы, нимало не задумываясь, решаемся причислить эту книжку стихотворений к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени». И более того, утверждал: «Это находка в нашей современной поэзии, так приучившей нас к благозвучному пустозвонству, к изумительной скачке друг через друга пышных образов и мировых идей, выхваченных из школьных тетрадок, к головоломным порывам, о которых вовсе не ведает сердце».

Жадовская не ощутила «головокружения от успеха». Она признавала: «Большого таланта у меня нет, но ежели есть то, что понятно и доступно многим, то, что многие чувствовали, а я за них высказала, – то уже и это не лишнее на белом свете». Анастасия Федорова вспоминала: «Юлия Валериановна была необыкновенно смиренна. Никакая похвала не могла заставить её возгордиться; все, что ни писала она, никогда не могло удовлетворить её, и все лестные отзывы критиков и людей компетентных в литературном деле она считала снисхождением и каким-то особенным счастием, которого, по её мнению, она не заслуживала».

Это отсутствие амбициозности помогало ей терпеливо переносить критические отзывы на новый стихотворный сборник, в которых тоже не было недостатка. Стихи Жадовской невысоко оценил известный в то время переводчик, поэт и литературный критик П. И. Вейнберг, который пришел к выводу, что «умственные труды как-то не даются женщинам», им недоступны размышления о чем-либо глубоком, их стихия «единственно нежное, тихое чувство». Неодобрительно и очень кратко о лирике Жадовской высказался и А. В. Дружинин, отнеся её к разряду самой заурядной, не содержащей в себе ничего примечательного: «Стихотворения эти принадлежат к разряду обыкновенных журнальных стихов, они очень гладки и кроме того коротки. Я не слышал, чтоб они кому-нибудь особенно нравились; даже известный вам мой сосед, снисходительный к журнальным стихотворениям, говорит, что в стихах этих нет “ни треску, ни задору”». Особенное внимание критик обращал на форму стихотворений поэтессы, говоря об их внешней непритязательности как о недостатке, при этом ни словом не упоминая об их содержании.

Наверно, особенно болезненно восприняла Юлия довольно резкий отклик на свой сборник со стороны, П. М. Перевлесского, упрекавшего её в излишней чувствительности, предваряющий высказывание Белинского о лирике поэтессы: «Может, я и ошибаюсь, но у меня есть убеждение довольно жесткое. Мне кажется, что в ваших произведениях живет только чувство, а нынче век мысли. Сей-то недостаток я замечаю в каждой пиесе. Явись ваши пиески в начале карамзинского периода, но теперь мне сдается, они