А что же И.? Монсьер читает газету «Криминал», он покупает ее, когда едет на электричке к родителям, к жене, проведать сына, он смотрит реалити-шоу по телевизору, самые жвачные комедии, он слушает дешевую музыку, простую музыку, о черт, И. никогда не был эстетом, ему сложно воспринимать нездоровый индивидуализм, в который я зарываюсь из последних сил, как в железную хватку последней надежды на спасение; я ныряю в Бодлера и Рембо, окружаюсь картами Таро, я подвожу веки сухими чернилами, которыми переписывала Бодлера и Рембо, и могла картавить по-французски, я давлю на газ, утапливаю педаль в пол, несясь по малахитовым рощам, курю «Мальборо», как опиум, я бьюсь лбом о стену великой живописи и поэзии, это и называется уход в упадничество.

Дантес отмежевывается другими оградами, он, товарищ старшина И., озабочен посеребрением молочных болящих зубов сына, Дантес читает самый смрад, газетное папье-маше, что тает в руках под октябрьским дождем на железнодорожной станции, его паровозы ходят с большими интервалами, он мерзнет там, под козырьком, он пьет крепкий алкоголь, на что хватит денег, я ненавижу эту фразу, на что хватит денег, нет денег, нет денег, нет денег! В Черных Садах под одной крышей живет заплаточный реалист и его неизменный противник – увешанный магическими письменами декадент.

И мы сталкиваемся, черт, мы сталкиваемся, шилом и пластилином, он не может меня убедить, потому что ко мне не подступиться, я не могу его сломать, потому что он не сопротивляется, а лишь резиной растягивается по любым точкам зрения; с каких пор сочетание каменной непреклонности и гуттаперчевой податливости, на первый взгляд, должно приносить хорошие результаты? Я обвиняю Дантеса в отсутствии силы воли. И тут же смотрю на свое отражение в зеркале: Бог мой, а вот – само воплощение силы воли! Скала! Я могу даже перебинтовать себе ногу сама! Могу есть рис второго сорта и жить в холодном доме на окраине на своим трудом заработанные деньги! Ubermensch32! Я жду Дантеса после каждого полета дома, но, стоит его увидеть в коридоре, как тут же хочется сбежать куда подальше через окно, чтобы даже не здороваться, чтобы даже не соприкасаться.

Я смотрю в окно, когда он уходит в рейс, мы машем друг другу сладкими ладошками, я провожаю его у кухонного окна в небеса. И я вываливаю коробку книг на пол, расчерченный в классики стихов Гёте, я достаю книги, и строю из книг стену, кирпичной кладкой замуровывая книгами это ненавистное окно в кухне. Из него всегда дуло в спину. В него я махала на прощание Монсьеру Бортпроводнику. Кирпичи весело улыбаются мне книжными корешками – окно полностью заставлено моими защитниками, мы построили оборону.

И, забравшись на стол, я открываю томик святого Элиаса Канетти, призыв профессора Кина, обращение его к своим книгам, агитирующее начать войну супротив главной злодейки – экономки Терезы, мещанки, разумеется. Я читаю громко и с выражением:

– «Не переоценивай силу врага, народ мой! Ты раздавишь его своими литерами, пусть твои строки будут дубинами, которые обрушат свои удары на его голову, твои буквы – свинцовыми гирями, которые повиснут у него на ногах, твои переплеты – латами, которые защитят тебя от него! Тысяча хитростей есть у тебя, чтобы его заманить, тысяча сетей, чтобы его опутать, тысяча молний, чтобы его размозжить, – все это есть у тебя, мой народ, сила, величие, мудрость тысячелетий!»33.

32 Нем. «Сверхчеловек»

33 Э.Канетти «Ослепление».

В один из последующих волшебных дней просматриваю расписание полетов, перенося ближайшие рейсы в свой ежедневник, задумчиво крутя в руке свой бэйджик «Kleo», и тут громом среди уже не совсем ясного неба, опасным семенем-зерном зарождается новая тяжелая мысль: «Надо увольняться». Я закидываю эту мысль куда подальше, не ведая, что расстояние не влияет на глубину попадания.

Мы получаем зарплату и начинается лихорадка. Впервые идем в ресторан, покупаем друг другу черные жилетки, покупаем еще кучу всякого барахла, дабы показать самим себе, как мы счастливы вместе. Мы засыпаем в разное время и работаем в разное время, и я по-прежнему читаю «Цветы зла» Бодлера, а Дантес, как и всегда, читает «Криминал», свертком ухлопнутый в карман куртки, я хочу поехать в Большой Город, в Кафедральному Собору, к реке, а он хочет смотреть телевизор, просто потому что это – телевизор, отдых и спокойствие. И мы по очереди ставим в плэйлист свои любимые песни, у нас больше нет общих любимых песен, приходится делить звук из колонок на свой и чужой; мы не смотрим друг другу в глаза, но вдруг непонятно с чего начинаем синхронно улыбаться всем общим знакомым и резко браться за руки, дабы нас не уличили в латентной трещине. Трещине, раскалывающей эпохи, разделяющей лейкоциты, отделяющей первую и третью группы крови, положительный и отрицательный резус-факторы, кажущуюся сходность темноволосья и худобы, каждого – со своими причинами: голодным детством или анорексичным поведением во имя искусства ради искусства. Мы плачем, стоит кому-то пошуметь вешалками в покосившемся платяном шкафу, на оба голоса неоднократно разложенная реплика: «Лучше я уйду. Невыносимо будет смотреть, как ты уходишь».

И мы плачем, и обнимаемся, за спинами перестукиваются вешалки в покосившемся платяном шкафу, и мы курим, мы пьем чай, мы работаем, мы летаем, мы ходим в магазин, мы сидим на диване и едим бисквитный торт, пока я чуть ли не сливаюсь с книгами, а Дантес смотрит телевизор.

Еще пока одним местоимением мы оба боимся читать вслух отходную молитву, произнести вслух – значит, принять на себя ответственность, а мы, это ведь мы, самые умные и красивые, мы не могли так ошибиться, поэтому никто и не осмеливается прочесть отходную молитву, вместо этого мы едим бисквитный торт и готовимся ко сну, сохраняя хорошую мину при плохой игре, мы продолжаем идти в ногу, одним размеренным шагом, мы идем нога в ногу за гробом, смотря на гроб вдвоем, но не переглядываясь друг с другом, мы идем с Дантесом рядом и вместе, начиная и замыкая скромную траурную процессию, мы снова хороним, жаль, не скопили денег на более пышные похороны, на грандиозные похороны нашей «первой и последней великой любви».

* * *

«ПРИЗНАКИ ПАССАЖИРА ЭЛЕКТРИЧКИ: разоблачение Пассажира.

О вечно провожающие до двери! Грусть и тоска в ваших томных глазах! Мы-то ничего, мы будем опаздывать слегка или намного, мы промокли до нитки под осенними злыми ливнями, а тут вы еще исхлещете наши опоздавшие до