Нахтигаль за йодом и зеленкой, за бинтами, он положит меня на кровать, даст книжку в руки, чтобы отвлечь от боли, ох уж этот чертов контейнер!, сверху любимый накроет меня одеялом, а потом закроет крышку хрустального гроба: стекло оказалось целым и невредимым, ни в одном месте не разбитым. Я упрусь глазами в комод сквозь крышку этого Белоснежкиного домика для сна, и буду жалеть о том, что Дантес позабыл надеть на меня очки моего брата Аякса с диоптриями.

Кашель согнет меня в три погибели там же, но я уже буду совсем одна, и некому будет охать и жалеть меня. Я буду ждать, когда Дантес принесет бинты от фрау Нахтигаль, Гора будет злобно смотреть мне в окно, я буду глухо плеваться в одеяло. Кровавый кашель скрутит меня в бараний рог, и я буду мечтать о кафкианской смерти, о, как драматично я выгляжу! О, да они не видели такого и в синематографе!

Глава 23. Дуэль

«Кафка Кафкой, а в спальне – самолет.»

(М.Айваз, «Оглавление»)

Я ругаюсь с Дантесом каждый день. Он таращится в потолок и вопрошает небеса, что же ему делать. Он звонит Алоизе, своей жене, узнать, как дела, что с ребенком. Я созваниваюсь с мужем, мы говорим о музыке и о великом искусстве (почему же мы не говорили об этом раньше, а только спорили?). Наконец, в один прекрасный день, когда я возвращаюсь со смены, Дантес вопрошает вместо небес меня: «Кристабель, что мне делать?» Я закуриваю «Мальборо» и снимаю сапоги. Он хочет к сыну. Жена от имени сына пишет ему смс «Доброе утро, папочка». Он боится развестись и платить алименты. Мы с Дантесом рыдаем на кухне. В гостиной я посылаю его к черту вместе с его приплодами и снимаю вешалки со своими рубашками. Дантес рыдает от того, как меня сильно любит и как тяжело меня отпускать. Я снова курю, мы ревем на кухне. Он плачет над моим свадебным фотоальбомом, пришептывая сквозь глазные водопады, что мне еще встретится хороший человек. Я жую сопли, исходя сентиментальностями наподобие: «Это временные трудности, все у нас получится, все наладится». Тогда Дантес опять обращает взор к потолочному богу, исступленно пуская ртом слюнявые пузыри семейной трагедии: «Я не знаю, что будет…» Я вновь шлю его к черту, вместе с его слабохарактерностью и докуриваю пачку «Мальборо» до конца. У меня есть великое оправдание созвонов с мужем – наши нетленные произведения, его песни и мои книги. У И. есть великое оправдание созвонов с женой – ребенок, и у него есть великая любовь – я. Да вот только Монсьер Бортпроводникъ не ведает покоя и сна последние дни.

Я не хочу терять Б. Я хочу быть апофеозом представителей цивилизованного человечества и остаться в хороших отношениях. В великолепных отношениях. Именно это я и отвечаю ночами в ответ на смс мужа: «Блин… Зараза… Люблю тебя». Я порву любого в клочья, в пух и прах, кто скажет что-то плохое про моего бывшего мужа. Только я могу говорить об Б. плохо, потому что только я имею право об этом говорить. Ну, сам он тоже может.

На следующий день у меня выходной, а Дантес работает. Я перебинтовываю ногу сама, чуть не падая в обморок от страха и отвращения. Открытая рана, пупырчатое мясо под кожей. Я иду в магазин, покупаю себе бутылку ликера «Oasis» из-за названия (всегда любила Лайма Галлахера). Вытаскиваю из рамок наши с Дантесом фотографии, убираю их в альбом фото с Б., и на их место ставлю старую-престарую фотку себя на качелях с электрогитарой. В парфюмерном магазине картонка-пробник духов Richmond, вырезанная в виде медиатора, с надписью «It’s only rock’n’roll». Я клею эту картонку к фоторамке на кусочек лейкопластыря, которым цепляю к больной ноге бинты. Пью и курю, слушаю музыку. Беру акустическую гитару, и на переходе соль-мажора и ля-минора (как обыденно!), нагоняю текстовое:

«And I sit always here and

I stare at the doorway,

And he sits all against and he sings

what he must: Stepnogorsk,

all the trains just forever go away,

Stepnogorsk, even no train will come here to us.»31

31 Англ. «И я всегда сижу здесь, смотрю в дверной проем,

И он всегда сидит напротив, поет то, что должен:

«Степногорск, все поезда вечно проходят мимо,

Степногорск, ни один поезд не придет сюда к нам.»

Потом пересматриваю чужие, Дантесовы фотографии, и меня охватывает приступ смеха. На диване он, его жена и их младенчик-ребенок, ковер на стене, банки с вареньем под кроватью. Я хохочу в голос, представляя, как это забавно смотрится со стороны, учитывая, что я в доме одна. Фото свадьбы Дантеса и Алоизы. Огромный букет цветов, бакенбардистый жених целует невесту на четвертом месяце беременности.

Я включаю «Supersonic» Oasis, потом – «C’mon c’mon» The von bondies, потом еще что-то, наливаю себе побольше ликера и не могу перестать ухахатываться. Я смотрю на себя в зеркало и думаю, Боженька, куда я вляпалась? Зачем я влезла в это мещанство и пытаюсь соорудить из него непонятно что? То был уже не Шекспир, а только Шуфутинский. Теперь же, после брызганья фейерверками от радости обретения второй половинки, каждый неуклонно стал тащить другого в свою сторону. Жена Дантеса трясла перед ним их ребенком и он грызся виной с мучениями. А мы с мужем хотели снова хотя бы записывать вместе музыку. В тот день мы проговорили по телефону сорок и двадцать минут ежеразово. Еще покупая ликер, я зашла в газетный киоск (моя единственная отрада в Черных Садах, так как библиотека, находящаяся за двадцать километров отсюда, отказала мне в оформлении из-за прописки Большого Города, а не Маленького Городка), и увидела в серии «Великие художники» выпуск №63 шикарного глянцевого издания книгу репродукций, посвященную в этом месяце Билибину. А Билибин – это же кто?! Я радостно заулыбалась продавщице и протянула ей деньги. Б., если ты прочитаешь этот текст, то смотри, как я хочу заявить всем в мире о том, что

ИВАН ЯКОВЛЕВИЧ БИЛИБИН – ЛЮБИМЫЙ ХУДОЖНИК Б.

Не смогла удержаться и сообщила бывшему супругу, чтобы он не пропустил этот выпуск. Так еще проболтали почти полчаса, пока Дантес был на работе (летал, летун!). Я слушала классную музыку, шедевральную музыку, вечную музыку. Снова и снова скучала