также содержались данные о настроениях в обществе. Санкции, вопреки ожиданиям Запада, не вызвали массового недовольства. Советские люди привыкли к трудностям, к дефициту, к ограничениям. Они считали это временными издержками борьбы за светлое будущее. Более того, санкции лишь усилили их патриотизм, их ненависть к империалистам, пытающимся сломить Советский Союз.

Эта часть отчета вызвала у Луция удовлетворение. Он всегда говорил, что советский народ — самый стойкий и выносливый в мире. И сейчас, в трудный час, он доказывал это своим примером.

Но дальше начиналось самое неприятное. В отчете говорилось о том, что санкции, введенные в отношении Афганистана, были гораздо более эффективными. Уничтожение инфраструктуры, гибель населения, разрыв экономических связей привели к полному коллапсу экономики. Афганистан, и без того отсталая страна, превратился в выжженную пустыню, в территорию смерти и отчаяния.

Луций почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Он снова увидел перед собой лица погибших, услышал крики умирающих, ощутил запах гари и разложения. Он пытался подавить эти воспоминания, но они преследовали его неотступно.

Он понимал, что Афганистан — это его крест, его проклятие. Эта страна будет преследовать его до конца жизни, напоминая о совершенном преступлении, о потерянной душе.

В отчете также говорилось о том, что ситуация в Афганистане вызывает все большее недовольство в обществе. Многие советские люди задавались вопросом: зачем мы туда полезли? Зачем мы тратим огромные средства на поддержку этого региона? Зачем мы убиваем мирных жителей?

* * *

Комната утонула в мягком полумраке, лишь слабый отблеск настольной лампы скользил по стенам, рождая причудливые тени. Тяжелые портьеры, наглухо задернутые, отрезали его от шумной, беспокойной Москвы, создавая иллюзию полной отрешенности от мира. Здесь, в этом личном убежище, он мог на мгновение забыть о бремени власти, о своих бесконечных обязанностях, о гнетущих проблемах.

На столе, рядом с бокалом коньяка, покоился его любимый граммофон — старинный аппарат, бережно сохраненный еще с отцовских времен. Он ценил эту вещь не только за изысканный вид и безупречное звучание, но и за ту незримую связь с прошлым, с семьей, с той жизнью, которая казалась теперь такой далекой и безвозвратно утраченной.

Аккуратно освободив пластинку из конверта, Луций водрузил ее на вращающийся диск. Игла, коснувшись виниловой поверхности, прочертила первую борозду, и комнату наполнили торжественные, скорбные аккорды.

Это был Второй концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. Музыка, словно заупокойная молитва по загубленной надежде, заполняла все уголки сознания, обнажая самые сокровенные, тщательно скрываемые чувства.

Луций закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла, и отдался во власть мелодии. Звуки, то взмывающие ввысь, то обрушивающиеся вниз, словно волны, катили его по волнам памяти, воскрешая картины прошлого, бередя застарелые раны.

Вновь перед ним возникли деревенские пейзажи далекого детства: бескрайние поля, уходящие за горизонт, омытые щедрым летним солнцем, трели жаворонков в звенящей тишине, пьянящий аромат свежескошенного сена. Он увидел свою мать — с доброй улыбкой и мудрым взглядом, научившую его любить родную землю, ценить правду и верить в справедливость.

Потом пронеслись годы учебы в университете, наполненные жаждой знаний, спорами до хрипоты, первыми романтическими увлечениями и наивными мечтами о всеобщем счастье. Он вспомнил, как вместе с друзьями, молодыми и полными энтузиазма, мечтал перевернуть мир, искоренить зло и построить новое, справедливое общество.

Затем — фронт, окопы, свист пуль, взрывы снарядов, смрад крови и гари. Перед его глазами вставали лица павших товарищей, отдавших свои жизни за Родину, за идею, за будущее, которое им так и не довелось увидеть. Он помнил клятву, данную тогда самому себе: отомстить врагу и построить для советского народа достойную жизнь.

Далее — стремительный взлет по партийной лестнице, головокружительные успехи, ожесточенная борьба за власть, предательства друзей, сделки с совестью, циничные компромиссы. Он вспоминал, как шаг за шагом отступал от своих идеалов, как все дальше увязал в трясине лжи и лицемерия.

И, наконец, Афганистан. Выжженная пустыня, руины городов, горы трупов. Он помнил свой приказ о применении "Солнца", свой ледяной расчет, свою беспредельную жестокость. Он видел, как выпущенные им ракеты стирают с лица земли целую страну, обрекая на мучительную смерть миллионы невинных людей.

Неожиданно он почувствовал, как по его щекам катятся слезы. Не стыдясь, не сдерживаясь, он плакал, как ребенок, впервые увидевший смерть. Он плакал о своей погубленной юности, о преданных идеалах, о загубленных жизнях, о том, во что он сам превратился.

Рахманинов лился из динамиков граммофона, исполненный скорби и величия, проникая в самое сердце, высвобождая из плена глубоко запрятанные чувства.

Он вдруг понял, что все его усилия были тщетны, что все его жертвы были бессмысленны. Он не только не изменил мир к лучшему, но и сделал его гораздо хуже. Он не построил светлое будущее, он лишь ввергнул его во тьму. Он не стал героем. Он стал чудовищем.

Луций с отвращением оттолкнул от себя бокал с коньяком. Алкоголь больше не приносил облегчения. Боль оставалась, разъедала его душу, словно кислота.

Поднявшись с кресла, он подошел к окну. Холодный свет звезд, равнодушный и безучастный, безмолвно взирал на его страдания. Он был одинок. Совершенно один. И неважно что дома семья…

Глава 6

Свинцовое утро вцепилось в Москву. Дождь хлестал по бронированному стеклу кабинета, вторя надрывным аккордам Шестой симфонии Чайковского из старенькой "Ригонды". Луций, Генеральный секретарь ЦК КПСС, пил остывающий зеленый чай из блюдца, вдыхая горький аромат. Музыка и влажный холод проникали в самое нутро, как и холодные цифры отчетов, громоздившихся на столе: КГБ, Госплан, донесения из республик. Все кричало о надвигающемся шторме, шторме, который он должен был остановить.

Кризис вползал в каждый уголок страны, страны, за которую он нес личную ответственность. Экономика, задыхаясь в тисках пятилеток и идеологических догм, валилась в пропасть дефицита и отсталости. Коррупция проела вертикаль власти, как ржа металл, и он знал, что часть этой ржи сидит прямо в ЦК. Но экономические проблемы были лишь симптомом, поверхностным проявлением глубинных национальных разломов, угрожающих единству Союза.

Прибалтика дышала свободой, требуя независимости. Грузия и Армения тонули в крови межнациональных конфликтов, и он знал, что любое неверное движение может спровоцировать полномасштабную войну. Средняя Азия обращала взоры к исламу, всё дальше уходя от Москвы, и он понимал, что экономические подачки не остановят религиозный фанатизм. Украина, с её ранами истории и жаждой самоопределения, молча готовилась к своему часу, и это молчание пугало его больше всего. Каждая республика держала за пазухой камень обиды, копила претензии к Центру, и этот Центр был теперь он.

Телефонный