в автобусе стала непривычной, странноватой. Пассажиры держались на расстоянии друг от друга, избегали прикосновений, будто в каждом таилась заразная болезнь. Мечи не сказала родителям, куда отправляется, не хотела их волновать. Покинула дом с ключами в кармане и сообщила, что идет на прогулку в английский квартал, самую красивую часть Вилья-Девото. Однако на самом деле помчалась на проспект и села в автобус 134-го маршрута. Зачем она бросилась бежать? В последнее время чувствовала, что родители следят за ней. Однажды даже слышала сквозь сон, как они прикрывают дверь ее спальни. Мечи догадывалась, что мать и отец побаиваются дочери. Судя по всему, не за горами время нового переезда, придется покинуть отчий дом.

Кафератта охранялась по периметру, и здешние семьи среднего класса, с которыми Мечи доводилось встречаться в годы работы, наверняка обезумели от злости, не сумев смириться с подобной помехой их комфортной жизни. Тем не менее полицейские ее пропустили. Они были бледные, дрожали. Мечи убедилась, что такие убегут со своего поста при малейшем странном жесте детей, находящихся в доме. А случись это, направят ли сюда армейские подразделения? Поубивают ли всех, как потребовала в телевизионном интервью одна мать, сравнившая этих детей с пустотелыми ракушками — мол, у них ничего нет внутри?

Возможно. Но не сейчас.

Мечи остановилась на тротуаре перед розовым домом, сбоку от маленького окна, которое оставалось открытым. Был солнечный холодный зимний день, ясный, с ослепительно чистым голубым небом. Мечи сложила ладони рупором и выкрикнула имя Ванадис. Смутно услышала беспокойный шум жалюзи и дверей в соседних домах, даже шаги полицейского, но не обратила внимания, с надеждой вглядываясь в белое окно.

Ванадис высунула голову — голову богини из Центральной Америки, как у юной Бьянки Джаггер, — и незаметно кивнула ей. По взгляду темных глаз было видно, что она ее узнала. Мечи попыталась что-то сказать, но дрожь и частое биение сердца не позволили произнести ни слова. Она делала глубокие вдохи, пока не успокоилась и не смогла заговорить, хотя голос дрожал и был выше обычного.

— Привет, Ванадис. Что там происходит, зачем вы туда проникли?

Ванадис не ответила. Мечи спросила, сколько их там, и Ванадис сказала — много, но не знает, сколько точно, ведь было темно. Мечи поинтересовалась, откуда они взялись; Ванадис ответила — из разных мест. На вопрос, хочет ли она вернуться к своим родителям, Ванадис изрекла — нет, добавив, что не хочет никто. А потом заявила громко и четко, как бы отвечая, наконец, на первый вопрос:

— Здесь, наверху, мы все и живем.

И тут из окна стали высовываться другие ребята, их лица образовали кольцо вокруг Ванадис. Мечи узнавала большинство этих подростков и детей, сбежавших и похищенных, живых и мертвых.

— Вы надолго останетесь там, наверху?

Все дружно ответили: «Летом спустимся». И вдруг Мечи почувствовала, что это вовсе не дети, а какой-то единый организм, целостное существо, которое движется стадом. Неожиданно ее схватили за плечи руки полицейского, дежурившего на углу, и Мечи испуганно вскрикнула. Она собралась его ударить, но замерла, увидев, что этот страж лет шестидесяти — почему-то не прислали помоложе, — испугался не меньше ее, если не больше.

— Сеньорита, пожалуйста, уходите.

— Нет, я должна их еще кое о чем спросить.

— Пожалуйста, не вынуждайте меня… — Полицейский обхватил Мечи за талию и плечи — он был хоть и пожилым, но достаточно сильным, чтобы оттащить ее от розового дома.

— Ухожу, ухожу, отпустите меня! — кричала Мечи, но он молча продолжал тащить ее прочь.

Из соседних домов раздавались возгласы, требование «Офицер, уберите ее отсюда, пусть оставят нас в покое», а кто-то даже барабанил по жалюзи. Потеряв из виду розовый дом, Мечи рывком, заставившим ее вскрикнуть от боли, сумела высвободиться из объятий полицейского и помчалась в сторону проспекта Ассамблеи, думая о том, что еще до наступления лета, прежде чем дети покинут убежище, она, возможно, вместе с Педро, уедет далеко — туда, куда эти ребята никогда не смогут вернуться.

Опасности курения в постели

Что это было — ночная бабочка, моль? Она никогда не умела отличить их друг от друга. Несомненно одно: ночные мотыльки рассыпались в пыль между пальцами, словно у них не было ни внутренних органов, ни крови; они — почти как неподвижный сигаретный пепел в пепельнице при легком прикосновении. Убивать их не противно, но можно и оставлять на полу, потому что через несколько дней они полностью распадутся. И вот еще что: неправда, что они сгорают сами собой, приближаясь к горячему предмету. Кто-то говорил ей, что это так, они якобы сгорали, как только попадали в горячий свет, но она-то видела, как они снова и снова бились о лампу, будто наслаждаясь ударами, и оставались невредимы. Иногда им надоедало, и они вылетали в окно. Правда, другие умирали в абажуре торшера — потому что устали или, должно быть, сдались, или просто пришло их время. Как и снаружи, они сгорали понемногу, трепеща, ударяясь в абажур, пока не замрут. Иногда она вставала среди ночи, чтобы вытряхнуть дохлых бабочек-мотыльков, когда запах гари обжигал нос и мешал заснуть. Она редко помнила о том, что надо выключить свет перед тем, как забраться в постель.

Но однажды ранней весенней ночью ее разбудил совсем иной запах гари. Закутавшись в серый плед, который она брала, когда становилось прохладно, проверила кухню, не оставила ли что-то на горячей плите. Однако запах шел не оттуда. И не от мотыльков, ведь в ту ночь она погасила лампу. Из коридора здания запах тоже не шел. Она подняла жалюзи; на улице было дымно и шел дождь. Что-то горело, и уже слышались сирены пожарных машин и шум от соседей, проснувшихся на рассвете и выскочивших на улицу в плащах поверх пижамы. Какой-то мужчина сказал надтреснутым голосом: «Бедная женщина». Но огонь был далеко, и Паула вернулась в постель.

Позже она узнала от всегда хорошо информированного консьержа, что пожар вспыхнул на пятом этаже здания за углом. Погибла парализованная женщина, прикованная к постели, которая заснула с зажженной сигаретой в руке. Заботившаяся о ней дочь, тоже в годах — лет шестидесяти, заметила пожар поздно, проснувшись от дыма и, кашляя от удушья, не смогла ее спасти. «Бедная женщина, ох уж этот проклятый порок», — вздохнул консьерж, добавив, что женщина много курила и никуда не выходила. Паула хотела ему возразить: «А вы откуда знаете, что сеньора много курила, если только что