Радья Хабиб длинными щипцами взяла осколок разбитой вазы и поднесла к свету.

– Никогда ни одной такой не видела, – сказала она, щурясь.

– Простите?

Верлак не понял, что она имеет в виду. Она наверняка видела вазы Галле: они дюжину их миновали, спускаясь по лестнице в ее кабинет в цоколе Малого дворца.

– Извините. Великолепная подделка. Стрекоза – посмотрите – идеальная, правда?

Она подняла один из крупных осколков разбитой вазы, которые Полик привез из квартиры Жоржа Мута – неровный квадратик со стороной сантиметра три, чтобы Полик и Верлак могли лучше рассмотреть. Стрекоза с черным длинным телом находилась в полете, а ее прозрачные синие крылышки еще сильнее выделялись на оливковой зелени фона.

– Красиво, – согласился Верлак. – Но если стрекоза настолько идеальна, почему вы решили, что это подделка?

Он посмотрел на мадемуазель Хабиб – темноволосую красавицу с длинным орлиным носом и почти черными глазами, подчеркнутыми черной тушью. Верлак подумал, что перед ним – более темная и более худощавая версия Анни Леонетти, красавица Северной Африки, которая еще южнее по Средиземному морю, чем Корсика.

Эксперт положила осколок со стрекозой и взяла другой, поменьше, темно-коричневый, почти черный.

– Вот эта кромка, – сказала она. – Слишком кричащий цвет, Галле бы никогда такого не взял. Но куда важнее сам срез кромки. Вы его видите?

Она подняла осколок к свету.

– Выглядит идеально, – произнес Полик, всматриваясь.

– Вот именно. Кромка отрезана машиной. Вазы Галле обрезались вручную. – Она положила осколок и обернулась к Верлаку с Поликом. – Обидно. Стрекоза выполнена отлично. – Она взяла новый осколок и рассмотрела его в молчании. – Вот еще один признак. Посмотрите на цвет фона. Как по-вашему: он матовый или полуглянцевый?

Верлак обернулся к Полику, изображая панику.

– Полуглянцевый, – ответил Полик, улыбаясь. Они с Элен красили свой восстановленный деревенский дом в Пертюи комнату за комнатой, и он мечтал никогда в жизни больше не видеть банку с краской.

– Правильно. А должен быть матовый. Галле в этом понимал толк.

Хабиб посмотрела на Верлака и улыбнулась.

– Сколько стоила бы такая ваза? – спросил Верлак.

– Ваза, подобная этой, настоящая Галле, где-нибудь от пяти до восьми тысяч долларов.

– Долларов? Покупатели все американцы?

– Да, или японцы, но те любят не все вазы Галле. Им нужны цветы, да и то лишь фиалки, розы или маки.

– Восемь тысяч долларов, казалось бы, не стоят усилий, затраченных на подделку? – сказал Полик.

– Да, но это для вазы в подобном стиле. А если занимаешься подделкой всерьез, то стараешься охватить все стили, весь диапазон, от этого до ваз «суфле», за которыми гоняются. – Увидев его приподнятые брови, она пояснила: – Вазы «суфле» еще называются выдутыми вазами. Выпуск начался после Первой мировой и продолжался после смерти Галле. Изделие строится слоями цветного стекла, потом протравливается плавиковой кислотой. Узор защищают восковым резистом, и он получается чуть приподнят над фоном. У нас наверху есть два экземпляра, которые я вам могу показать. Мастерская Галле выпустила примерно пятьдесят опок для выдувных ваз, от больших до малых. Форма остается для каждой опоки одна и та же, естественно, но меняются цвета. Для редких и более дорогих ваз используются необыкновенные тона… и стоимость некоторых из них превышает сто тысяч долларов на аукционе.

Мадемуазель Хабиб, довольная своей лекцией, откинулась на спинку стула.

– Сто тысяч долларов? – повторил Полик.

– Да. Но есть люди, которые столько платят за машину или даже за часы, – ответила Радья Хабиб, глянув на Полика и тут же переведя взгляд на Верлака.

Верлак сидел прямо. Сложив руки на груди, пытаясь спрятать то, что куратор наверняка уже заметила: часы деда, «Филипп Патек».

– Коллекционер, собирающий вазы Галле, знал бы, что вот эта конкретная – подделка? – спросил он.

– О да, несмотря на отлично сделанную стрекозу. Выдает срезанная машиной кромка.

– Спасибо, – сказал Верлак. – Не смеем больше отнимать у вас время.

– Мне это было нетрудно, у меня редко бывают посетители, – заверила мадемуазель Хабиб, собирая со стола осколки и кладя их в пластиковый контейнер, который принес с собой Полик. – Звоните, если еще будут вопросы.

Она подала Верлаку визитную карточку.

Когда они ушли, Радья Хабиб села и улыбнулась, думая, что визитеры бывают у нее в подвале Малого дворца редко, но еще реже они так странно-привлекательны, как Антуан Верлак. Внешность у него была, по ее мнению, интересная: густые черные растрепанные волосы, седеющие на висках, широкие плечи, большие красивые руки с крупными пальцами, на одном из которых не хватало венчального кольца. Сломанный нос лишь прибавлял ему обаяния. Еще она подумала, что либо он хорошо готовит, либо достаточно часто ест в ресторанах: живот это выдавал. Она сама тоже была гурманом, но просто совершенно неспособна была набрать вес, к искреннему огорчению своих четырех пухленьких сестер. Но больше всего ей понравился его нрав – его мимолетное проявление. Когда она сделала свое замечание о дорогих машинах и часах, он, пытаясь неуклюже спрятать собственные швейцарские часы, улыбнулся и подмигнул ей, как бы говоря: «Ну, я же попытался их спрятать!»

Несколько секунд мадемуазель Хабиб позволила себе пофантазировать, как угощает судью своим знаменитым таджином из баранины, разрезает пополам абрикос и половинку кладет в этот красивый рот, а он облизывает ей пальцы. Она вздрогнула от телефонного звонка. Звонил шеф, вызывая наверх на совещание всех сотрудников. Наверняка обсудить сокращение расходов.

Верлак и Полик успели на поезд с запасом в две минуты, лавируя между бабушками с чемоданами, студентами с огромными сумками и голубями, тучей летающими над Лионским вокзалом. Верлак заснул, когда поезд даже не выехал за окраины Парижа, а Полик еще несколько минут послушал оперу на своем айподе – подарке от Леи и Элен на сорокалетний юбилей. В Бургундии Верлак проснулся, и Полик предложил размять ноги, выпить кофе в вагон-баре. Они заказали по двойному эспрессо и встали около стойки, глядя за окно на пролетающие виноградники, где делали, по мнению Полика, лучшее в мире вино.

– Значит, Жорж Мут знал, что ваза со стрекозой – подделка, – сказал Полик.

– Очевидно. Что объясняет, почему он поставил вазу на комод: она не была ему дорога. Но зачем вообще было выставлять ее, если это очевидная фальшивка? – спросил Верлак, с трудом отвлекаясь от вида за окном.

Полик отпил кофе.

– Потому что, думал он, это хорошая подделка? Может, он занимался ненастоящими Галле… продавал их ничего не подозревающим иностранным покупателям?