Юля Сорнева возвратилась в свой город опустошенная. Информация, которой она располагала, требовала осмысления. Вдова Ильи Гладкова Лидия Ивановна, чей телефон Юля все-таки «выдавила» из Геранина, встречаться с ней наотрез отказалась. Интервью получилось только по телефону.

— Мне нечего вам сказать. Я ничего не знаю про жизнь Володи Яценко.

— Мне хотелось, чтобы вы вспомнили молодые годы.

— А мне хотелось бы их забыть. Забыть, понимаете?

— Но ваш сын, Артем, встречался с отцом!

— Этого не может быть!

— Встречался, Лидия Ивановна, и вы это знаете.

— Я ничего знаю. Оставьте меня в покое!

Раздосадованная Юля услышала в трубке гудки отбоя. Но, конечно, не видела, как взволнованная женщина зашла в комнату к сыну.

— Зачем ты встречался с ним?

— С кем? — Артем сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Сынок, разве он для тебя семья? Зачем, зачем он тебе был нужен? Нам хорошо вдвоем. Он ничего не умел, кроме как разрушать!

— Я уже взрослый, мама, а ты продолжаешь себя вести как наседка.

Лидия Ивановна взяла в ладони лицо Артема, приблизила к себе и прошептала:

— Сынок, скажи, ведь это не ты стрелял в отца? Не ты! Ты не мог!

Юлька рассказывала свои столичные похождения Заурскому и понимала — не будь она журналисткой, она бы посочувствовала вдове профессора, не доставала бы ее. Но журналист отличается от обычного человека тем, что его задача добыть, достать информацию, а значит, зачастую задавать неприятные вопросы.

Юле сейчас надо было собрать в одну цепь разорванные информационные кусочки, а пока было много вакуума. Поведение людей, которых она расспрашивала, их отношение к Яценко было похожим, все не хотели о нем вспоминать, и, конечно, только главред подскажет, что с этим делать, и только он спасет ее мечущуюся душу. Егор Петрович, как остров в океане, где можно передохнуть, перекусить, подумать и опять отправиться в путь.

Письма от Кевина, что регулярно приходили, она теперь воспринимала по-другому, ближе. Юля, как оказалось, тоже была наполовину американкой, только просто не знала об этом. Она всегда чувствовала, что в истории с мамой что-то не так, но не знала, что конкретно. Теперь все изменилось, исчезло внутреннее напряжение, всегда присутствующее раньше, когда она думала о маме. Изменился мир вокруг, а значит, и она сама. Юля точно сейчас знает, что лучшее имя в мире, — это Оливия.

На фейсбуке оживились турки и египтяне, и ее это забавляло. «Ты очень красивая», — писали ей молодые люди. Юля понимала, что начинается курортный сезон и эти письма своеобразная «замануха» для туристов и для глупеньких девушек. Каждый третий турок и египтянин писал, что он сын шейха, и выходило, что в этих странах, как и в социальных сетях, обитают только миллионеры.

— А чем твоя история отличается, Юля? — спрашивала она себя. — Кто такой Кевин? Может, это новые приемы египтян?

Письма от Кевина были опять о любви. Словесный американский обман, чего греха таить, был ей приятен. Юля сама писала хорошие тексты, понимала их суть, но до конца так и не могла осознать, как буквы, стоящие рядом друг с другом, знаки ведь, не более, магически могут действовать на разум и волновать сердце. Словесно-буквенное очарование! Загадка, вечная загадка, и хорошо, что ответ неизвестен. Смешные письма Кевина дышали любовью, она чувствовала это.

«Доброе утро. Как вы делаете сегодня? И как ваш день так далеко? Я надеюсь, что здорово. Я просто хочу, чтобы вы знали о том, как я чувствую о вас. Я решил, что хочу быть с тобой. Заставило меня понять, это потому, что я думаю о тебе каждый раз. Это слишком странно, я думаю, что мы так подходим друг другу. Возможно, некоторые захотите поспорить, но у меня есть несколько примеров для этих бедных заблудших душ. Когда мы говорим, что это как два потерянных частей головоломки, наконец обнаруженных после стольких лет поиска, чтобы сделать головоломки полный. Когда я прочитал вашу почту, я чувствую любовь в вашем сердце, размышляя о моей собственной. Все это говорит мне одну вещь — наша любовь настоящая. Если вы спросите меня о моей мечте, моя мечта сейчас, чтобы понять вас хорошо, и знать вас больше, то сойдет туда и сделать тебя своей женой, и это будет самое лучшее, что случилось со мной в течение очень долгого времени. Я буду самым счастливым человеком на этой планете, когда это произойдет, я могу ждать этого, мечтает увенчались успехом».

Юля ответила:

«Ковбой! Извини, я не писала тебе о любви, я писала о жизни, о работе. Не обижайся, Американец, но про любовь не было ни строчки. Стоит ли обращаться к интернет-странице с чувствами? Подумай! Может, в жизни у тебя что-то такое произошло и тебе легче объясняться в любви незнакомым девчонкам из России. Спасибо, Кевин, мне приятны твои горячие признания, но почему ты на мне решил жениться? Ты меня ни разу не видел, это опрометчиво! У нас в стране так не принято, надо хотя бы познакомиться с избранницей, посмотреть ей в глаза. Кевин, ты безрассудный, ты летишь на огонь, как мотылек. Жаль, что ты не направляешь свою энергию к реальным девушкам, которые где-то рядом с тобой, Кевин, ты только разгляди их!»

Она нажала клавишу «отправить» и подумала о том, что, наверное, обидит иностранца назидательным тоном письма, хотя вряд ли перевод будет удачным, русский язык так эмоционален, так далек от делового английского, что американцу будет не понять и про мотылька, и про безрассудство. А может, правда этот американец ее судьба? Вдруг бывает такая неземная любовь на расстоянии, когда как будто кипит и плавится компьютер от любовных писем.

Но, бог с ним, с заморским женихом! Ей вообще не до женихов сейчас, ее журналистское расследование трещит по швам и ничего не получается.

— Не расслабляться, Юля! Подумаешь, тебе отказали в интервью. — Егор Петрович был категоричен. — Да еще сотни раз за твою журналистскую деятельность тебе в интервью откажут, информацию не дадут и вообще будут делать вид, что ни ты, ни газета не существуете. Разве это повод для расстройства?

— Что делать, Егор Петрович? У меня земля из-под ног уходит, я так надеялась на встречу с Гладковой-Найденовой. А то, что рассказал мне Геранин, публиковать нельзя, нас за это родственники Яценко по судам затаскают, и я слово Максиму Петровичу дала, что его интервью использовать не буду и ссылаться на него тоже. Доказательств-то нет. Вдруг это обиженные бредни за уведенную девушку.

— Ты сделала невозможное — раскрутить Геранина на откровения. Это просто колоссальная работа, девочка. Ты справилась с ней. Теперь нужно делать следующий ход.

Юля Сорнева, как и вся редакция, знала, что у Заурского непростые времена, Главный попал в немилость к мэру Вороткину из-за публикации ее же статьи. Конфликты власти и газет по всей стране традиционны, так хочется чиновникам подмять под себя «четвертую власть» и заставить их обслуживать.