«Может, этот чертов дом наконец готов выдать хоть какие-то из своих секретов?»

И вот она, эта дверь. Сколько раз Джанет стояла перед ней в разные годы, распаляя свое воображение той тайной, что могла за ней скрываться. Сложно и сосчитать, сколько раз она пыталась эту дверь отпереть. Но ее всегда ловили, а отцовское наказание было настолько неотвратимым, что Джанет в конце концов оставила попытки. Из всех дверей в доме она была единственной без кода доступа.

С замиранием сердца Джанет вставила и с негромким щелчком повернула в скважине ключ. Тяжелая дубовая створка гладко открылась на хорошо смазанных петлях. Внутри была чистая, ухоженная спальня.

«Отец, должно быть, часто сюда наведывается».

Ее сразу же потянуло к дальней стене, увешанной фотографиями в рамках. На большинстве из них представала миниатюрная женщина, темнокожая, как Джанет, с широкой приятной улыбкой. Ее дочь ошеломленно разрыдалась.

«Мама. Зачем, зачем он тебя у меня отнимал?»

Она протянула руку, коснуться одной из фотографий, затем еще и еще одной. Все на них было так реально: вот ее мать с дипломом в руках оканчивает университет.

… поет в кафе.

… улыбается ее отцу с искренне влюбленным видом.

… держит на руках младенца.

«Это же я!»

Внимательно приглядевшись к этому конкретному снимку, Джанет заметила на изможденном лице матери тревожную растерянность, отчего ей тоже стало не по себе. На другом, чуть выцветшем фото мать скованно сидела во внутреннем дворике сада, прямо под тем местом, где нынче находилось окно спальни Джанет. Сквозь тенистые деревья солнце отбрасывало на все изображение мягкий пятнистый свет. По обе стороны, среди листвы двух деревьев, между которыми сидела мать, могло показаться, что ей видится множество гротескных личиков с крохотными туловищами, все при крылышках и хвостиках завитками.

«Но как такое могло быть, если Том прав насчет рябиновой изгороди?»

Пожав плечами, Джанет положила фотографию вниз лицом на небольшой комод. Возле него стоял кофр, где лежала бережно сохраненная пошарпанная гитара. С любопытством осмотрев все, что стояло на комоде, Джанет выдвинула один из ящиков. Внутри, сложенная аккуратными стопками, лежала одежда, все еще источающая слабый аромат.

С охапкой блузок в руках Джанет рухнула на кровать и, уткнувшись в них лицом, беззвучно заплакала.

После того как слезы наконец высохли, Джанет принялась исследовать остальную часть небольшого будуара и обнаружила целый короб старых виниловых пластинок. Все их обложки были потерты так же, как и любимая книга, которая перечитывалась снова и снова, но при этом хорошо сохранилась.

Джанет с любопытством их перебрала. Здесь были записи певцов, о которых Джанет прежде никогда не слышала: Джини Робертсон, Рэй Фишер, Лиззи Хиггинс и многие другие. В нише над пластинками стоял старенький проигрыватель. После нескольких неловких попыток ей удалось запустить на нем одну из них.

Вначале, слыша лишь странное шипучее потрескивание, Джанет разочаровалась, но тут комнату внезапно заполнил чарующий в своей напевности голос. Джанет буквально застыла, а затем вдумчиво прослушала все песни. Постепенно игла дошла до царапины, из-за которой игла при каждом обороте подпрыгивала. Тем не менее слова песни околдовывали.

«Черт возьми! Да ведь это та самая история, которую мне вчера рассказывал Том».

Джанет перевернула обложку и поискала название песни.

«Тэмлин, – прочла она. – Тэм-Лин. Ну конечно же, Том Линн».

Слушая испорченную пластинку, Джанет вдумчиво и неторопливо оглядела мамину комнату, раздумывая о Томе, о песне и о своей матери.

«Каким-то образом все сводится к одному».

Погруженная в мысли, Джанет почувствовала в комнате стороннее присутствие и, вздрогнув, подняла глаза.

– Мама?

Но увидела лишь отца, который неловко стоял в дверном проеме, а рядом с ним маячил Томас.

Джон Рэйвенскрофт тяжело опустился в старомодное, обитое кружевами кресло и уронил лицо в ладони. Том продолжал недвижно стоять у него за спиной. Под звуки пластинки отец вложил в руки дочери небольшой, тщательно обернутый сверток. Мгновение она смотрела, а затем сняла обертку и молча уставилась на таинственную картину – ту самую, которую отец, по его словам, изничтожил.

Никто мимо замка не ходит, Но дары оставляют ему: Кто кольца, кто мантии бархат, А кто и невинность свою.

Поверхность холста была проработана широкими грубоватыми мазками, словно художник писал от сердца, но не имел достаточной выучки.

На картине представала чащоба из листвы и переплетенных виноградных лоз, обрамляющих маленькую фигурку рыцаря. Тут и там алые или оранжевые цветовые пятна намекали на спелость плодов, что свисали с дерев, остающихся невидимыми, как будто они росли где-то сразу за краем картины. Цвета плодов, свисающих с густых древесных крон, и сумеречное небо в россыпях звезд были фактурны и насыщенны, придавая этому заурядному пейзажу странное ощущение некой потусторонности.

«Скажи мне, Тэм Лин, что за тропкаТебя в этот край привела?» – «Владычица Фэй подхватила меня, Когда я сорвался с седла».

Джанет глубоко поглядела на Томаса.

– Это мир, который я вижу, когда смотрю глазами вашей королевы, – сказала она, и ее лицо исказилось внезапным, глубоким осознанием. – Вся эта зыбкость краев… все расплывчато… Там все переливается интенсивностью цветов и красок, которых нет здесь, в нашем мире.

Но ночь Хэллоуина близится, Где нынче на скачках народ, На выигрыш тая упование, Не знает, что чудо грядет.

На лице Джанет проступила робкая улыбка: ей вспомнились ее походы по музеям Лондона и Парижа.

– Может, Ван Гог и Гоген тоже были художниками из Страны Фэй?

Джон Рэйвенскрофт нежным движением взял свою дочь за руки. Наконец, после долгой паузы, грозящей, казалось, перерасти во что-то зловещее, кашлянул и ответил на вопрос, который его дочь словно не решалась задать вслух:

– Это… эту картину нарисовала твоя мать.

От такого признания глаза Джанет засияли.

– В самом деле?!

– Это ее единственная сохранившаяся картина. Остальные я сжег.

– Ты… Ты сжег ее картины?

В глазах отца стояли слезы.

– Джанет. Нет слов передать, как я сожалею об этом сейчас, и… сколько еще других непростительных поступков я совершил. Но что сделано, то сделано, и ничего уже не вернуть. Только простить, если такое вообще возможно. Что ты на это скажешь?

Неуклюжая попытка отца оправдаться лишь взбеленила Джанет. В ней всколыхнулись другие эмоции, вплоть до привычного порывистого гнева, столь близкого знакомому ощущению бегства, неразлучного с ней большую часть ее жизни. Но тут в сполохе озарения до Джанет дошло, что стоит лишь поддаться этому чувству и резким словам, что за ним последуют, то хрупкое взаимопонимание, которое только начало складываться между ней и отцом, разом рухнет. И обуздав себя, она лишь качнула головой и