и удовлетворённо вытер вспотевшее под противогазом лицо тыльной стороной ладони: «Определённо, сюда именно и стремилась девица, которую они вспугнули в тоннеле. Что ж, посмотрим, что здесь такого, что только спецназу ЦСН доверить можно…»

О содержимом тайника ему ничего внятного не сказали. Петр Андреевич на Садово-Спасской только страшно круглил глаза и трагически закатывал их к потолку, дескать, «в Кремле никто не спит, разве что кроме … ситуация деликатная…»

Но с чего бы такой переполох, генерал так и не сказал, мол, «сами увидите».

«То-то и оно… – поддакнула самая предусмотрительная часть тела Тимура Урусбекова. – Увидим».

Глава 21. По горизонтали и вертикали

– Чёрт! Знал бы, что опять сюда занесёт, переоделся бы, – в который раз посетовал капитан Точилин, обтирая кожаным регланом кирпичные стены тоннеля.

Парапет вдоль подземного канала Пресни был таким тесным, что без поцелуя не разминешься…

– Тихо! – шикнула Аннушка, остановившись. Приподняв ухо вязаной шапочки, вслушалась во тьму, оставленную позади, за спиной. – Если только у меня не паранойя, то нас снова преследуют, – прошептала она.

– Не обобщай, – проворчал Арсений. – Меня, допустим, спецназ ФСБ ещё никогда не преследовал. – Но тем не менее тоже прислушался. Ничего… Только подземная река всхлипывала и вздыхала в бетонном ложе. – У тебя паранойя, – решил он через минуту напряжённой тишины.

Но решение его не было окончательным. По крайней мере, чтобы утвердиться в диагнозе, поставленном Аннушке, он встал на колени и втащил на узкий парапет матрас истлевшего в хлам дивана. Ржавый, скрипучий, с торчащими во все стороны пружинами и гнилой стружкой. Его как раз прибило к парапету течением.

– То, что надо. Если кто-то идёт за нами, наверняка зацепится, вспомнит о матушке, – пояснил он свои действия девушке, укладывая матрас вдоль парапета, чтобы его нельзя было ни обойти, ни перепрыгнуть с ходу. – Идём…

Они уже были под отверстием дренажного колодца, где их поджидал Пахомыч, успевший приладить к скобам верёвку, предусмотрительно взятую из своего обиталища, когда эхо донесло из чернильного мрака тоннеля:

– Твою мать! – отчетливо, и сразу же следом шумный всплеск воды.

А секундой спустя отозвались и другие голоса:

– Мать твою! Мама! Ой, мамочки… – словно загалдели наперебой вестовые, бегущие с сообщениями о приближающемся противнике.

– Ну-с голосуем, товарищи? – лязгнул затвором пистолета ст. лейтенант Кононов. – Кто за то, чтобы поторопиться? И кто за то, чтобы подождать и объясниться?

– Ждать не будем, – махнул рукой капитан, но другой рукой всё-таки переложил табельный «макаров» из наплечной кобуры под регланом под кардиган, за пояс. – Пока они в темноте разберутся, кто есть кто, перестреляют всех. Давай, Пахомыч. Потом Анна и я. Кононов – прикрываешь.

Все подняли головы к чёрной дыре в буром кирпичном своде.

– «Terra incognita» – озвучил общую мысль сантехник-географ.

Там, над их головами

То, что обещал показать ему генерал, говоря «сами увидите», Урусбеков увидел по истечении суток, если верить светящимся стрелкам командирских часов. Но, как бы он ни заждался хоть какого-то результата их бесконечного путешествия подземельем дома Шатурова, ни истомился во мраке неизвестности, – виду не подал. Побоялся, его подчинённые не поймут, а если поймут, то неправильно…

Довольно скоро спецназу ЦСН надоело трусить перебежками между здоровенными шестернями, ползать под рычагами кривошипно-ползунных механизмов и прятаться за кулисами кривошипно-кулисных. Тем более что большая часть механизмов работала, наполняя мрак подземелья лязгом и железными стонами. Того и гляди, угодишь ногой в стальные зубья шестерней, получишь по каске шатуном, в живот маховиком коленчатого вала, а по заднице…

На вторые сутки блуждания в этой сценической машинерии где-то под театральными подмостками жизни бойцы его потеряли всяческое чувство субординации и, рассевшись на каком-то паровом котле, только и делали, что следили взглядами за командиром, меланхолически жуя пайковые сосиски. А тот, отправляясь налево в какое-нибудь новое ответвление лабиринта со словами: «Сосновский за старшего, я пока здесь посмотрю…» – всякий раз возвращался справа. И наоборот: «Ясенев за старшего… – уходил он направо. – Я пока тут…» – и возвращался откуда-то слева. Похоже было, что ходил по кругу. Безутешно и безуспешно. Уже даже перестал вздрагивать, когда во тьме раздавался недружных хор голосов его подчинённых: «Здравия желаем, товарищ майор!» – значит, в очередной раз проходил мимо котла. Ничего не менялось. И даже эта долбаная печная заслонка оставалась на прежнем месте, и он в который раз болезненно натыкался на неё, клацая нижней челюстью. В конце концов, не выдержал, в сердцах впихнул её в стену…

И не понял, что произошло. Вернее, понял, но не сразу. Когда осознал тишину. Внезапно навалившуюся оглушительную тишину, будто кто-то дёрнул где-то рубильник и вырубил. Лязгнув в последний раз, остановился коленчатый вал, со скрежетом замер шатун, с шипением стравился пар из медного котла. А за спиной майора в непроглядном мраке образовалась прорезь света.

Майор обернулся. Двумя пальцами показал, чтоб его прикрывали. Само собой, никто этого не заметил. Беззвучно сплюнув, Тимур повернул назад, скрипя кожей ботинок на цыпочках. Выглянул за угол…

Такого он ещё не видал. Но вот теперь увидел. Увидел такое, что так и не сумел нащупать на калаше стальной флажок предохранителя дрожащей рукой. Так и не выговорил: «Стой! Стрелять буду!»…

Словно купе старинного дачного поезда прибыло откуда-то из темноты на ночной полустанок и, брызнув светом, распахнулись на платформу двери, решётчатые, как у довоенного лифта. «Собственно, это лифт и есть», – понял Урусбеков уже после, когда железные решетки с лязгом сомкнулись и, тяжело заскрипев противовесами, купе против всяких правил вознеслось во мрак над головой.

Однако его пассажиры долго ещё оставались стоять перед глазами майора.

Впрочем, не все остались именно «стоять», один сидел. Посредине на узком диванчике с затейливой резьбой сидел, понуро свесив череп на пожелтелую манишку, настоящий «суповой набор», обглоданный с такой тараканьей тщательностью, что ребра его, видные под язычком манишки, казались лакированными желтой олифой. Сзади него, держась за диванную спинку, громоздился переросток гитлерюгенда образца 1945 года, вроде мальчишка по роже, но в оливковой широкополой каске и с длинным фонарем за спиной, словно с фаустпатроном. Вот только слишком рыхлый для бойскаута, будто его в окопы с кухни пригнали в последнюю контратаку. Впрочем, с другой стороны мертвеца стояла и вовсе пародия на всеобщую мобилизацию. Наверняка наркоман, судя по чахлому виду и неуместной пожарной каске столетней давности на голове, да ещё со средневековым арбалетом на плече. Что сказать? Налицо побег из окружной наркологии.

Безусловно, самым загадочным из всей троицы был тот, что сидел на диване. Судя по степени разложения, он был в том самом костюме, в котором