Справа показался рифовый барьер. Он тянулся от каменного мыса и, расширяясь, проходил вдоль берега, чуть ли не наполовину перекрывая вход в бухту. Толоконников всегда с опаской поглядывал в ту сторону. Море на рифах даже в спокойную погоду ревело грозно. А сейчас ветер, как назло, изменил направление и задувал с суши, навстречу судам. Катер начал сильнее зарываться носом.

Толоконников первым почувствовал неладное. Его ухо, привыкшее слышать пульс мотора, сразу уловило изменение ритма в работе двигателя. Он напряженно прислушался.

На некоторое время рев двигателя выровнялся, заработал нормально. «Дотянем, – решил Толоконников, – а на берегу разберусь, в чем дело». Но дизель снова начал давать перебои. Потом катер вдруг мелко затрясся. Мотор еще несколько раз судорожно всхлипнул и замер. Наступила зловещая тишина.

По узкому трапу Толоконников скатился в сумрак машинного отделения. Над дизелем, гремя гаечными ключами, колдовали два моториста.

– Что стряслось? – закричал Толоконников.

Молодой матрос приподнял голову и, смахнув ветошью пот со лба, ответил:

– Вот… сломалась, проклятая!.. Никак не найдем причину!

– Ищите быстрее!

– Стараемся, – буркнул другой моторист, пошире в плечах и постарше. Окрик Толоконникова задел его за живое.

– Плохо стараетесь! – гневно бросил инженер-капитан. – Нас несет на рифы. Понимаете? Рядом рифовый барьер!

– Неужели разобьет? – со страхом спросил младший.

– Не разобьет, – отозвался его товарищ. – Там мелко. В прошлом месяце один наш катерок в это место влип. Ничего… А пара лишних пробоин для нашей старой калоши пустяки.

– На это нельзя надеяться! – взорвался Толоконников. – Приближается шторм. Ищите повреждение!

– А черт его знает! – выругался старший моторист. – С подачей топлива не ладится…

Толоконников подошел к ним вплотную. Марка двигателя была знакома. Еще на заводе он имел когда-то дело с такими же. «Сейчас разберемся, – подумал уверенно. – Не может быть, чтоб я не нашел поломку!.. Вот только надо ли?» Мысль эта вначале испугала его. На судне люди, боеприпасы… А вдруг разнесет?.. Но уж больно велик соблазн проучить Свята. Будет знать, как игнорировать мнение заместителя.

Мстительное чувство захлестнуло Толоконникова. Где-то в глубине души он сознавал, что и думать, и поступать так подло! Но ничего с собой поделать не мог. С заместителя, конечно, тоже спросят, почему не предотвратил аварию. Но даже к этому он был готов. А командир пусть попляшет…

Толоконников вздрогнул и будто очнулся. Что он затеял? Надо немедленно спасать катер. Немедленно! Какие могут быть колебания!

Он бросился к машине, оттолкнул моториста:

– Дай-ка я!

Лампочка вдруг мигнула и погасла. Темнота обрушилась на машинное отделение.

– Огня! – крикнул Толоконников. – Быстрее!

И понял: поздно, время упущено.

– Рифы! – завопил кто-то наверху.

Мотористы, толкаясь, бросились к люку.

– Без паники! – рявкнул Толоконников. Матросы шарахнулись от него. – Поднимайся по одному! Ты первый, – подтолкнул младшего, – пошел!

Он вылез на палубу следом. Совсем близко увидел оскаленные каменные зубы рифов. Вода вокруг них кипела. Камни то ныряли, то выставляли напоказ острые, осклизлые ребра. Толоконников смотрел вокруг без малейшего страха. Холодное спокойствие овладело им.

– Надеть спасательные жилеты и пояса! – скомандовал он. – Берег рядом!

Катер вздыбило, с размаху швырнуло на рифы. Раздался скрежет. Люди попадали с ног. Толоконников больно ударился о кнехт, тут же вскочил.

– Прыгай!

Минута, другая – и палуба опустела. Держа оружие над головой, люди плыли к берегу.

«Вот и все, – устало подумал Толоконников. Он задержался у борта, вглядываясь в клокочущую пену. – Хорошо, что осталась возможность красиво выйти из игры. Командир покидает корабль последним…»

Айгинто медленно сходит по лестнице. Не спускается, а ползет, еле переставляя ноги. По утрам двигаться особенно тяжело. Болят суставы. Пока не разойдется, ноет поясница. Совсем старый стал, никудышный.

Под хутулами[38] поскрипывают свежеоструганные доски. Лестница – первое на Кайхэне сооружение, которое восстановили после обстрела. Достраивается казарма, поднялась крыша над домиком управляющего. Только о жилье для забойщиков некому побеспокоиться. Они как вырыли себе наспех землянки, так и живут в них. Просили отпустить домой. Забоя-то все равно нет. Но Уэхара не разрешил. Работать надо…

Навстречу Айгинто подымается смена часовых. Впереди унтер-офицер с презрительно поджатыми губами, желтое лицо изъедено морщинами, как печеное яблоко. Под ноги он не смотрит, шагает важно, как шаман. Айгинто не успевает посторониться, и унтер-офицер грубо его толкает.

– Не видишь, кто идет?! – остервенело орет он. – Где твои глаза, грязная свинья!

Айгинто съеживается в ожидании удара. Любой солдат может ткнуть его кулаком под ребра: не попадайся зря на глаза. Человек он бесправный, хоть и старшинкой стал. Две зимы или три прошло с тех пор? Все равно ничего не изменилось. Как ходил прежде в драной кухлянке, так и теперь ходит. Спит в земляной норе вместе с забойщиками. Ест из общего котла. Уэхара не то что рисом угостить – на порог к себе не пускает. Только кричит: «Торопиться надо! Работать всем! Понял, старшинка?..»

Что тут непонятного? Сам надрывайся и других подгоняй. Управляющему только это и нужно.

На плато по-прежнему, будто ничего не произошло, скачут по скалам прожорливые кайры, тяжело взлетают бакланы. Гомонит птичий базар. С котикового пляжа доносится монотонный рев зверей, вереща, суетятся черные котенята. На острове идет обычная жизнь. Айгинто давно привык к зловонию на Кайхэне, не замечает его. Лишь после грозы, когда ливень смывает в море птичий помет и разбитую яичную скорлупу, а умытые камни начинают влажно поблескивать, запах гари пробивается сквозь смрад тухлятины и зловеще напоминает о случившемся.

Спустившись вниз, Айгинто бредет по берегу мимо разбитых засольных чанов – целыми от них сохранились только железные обручи, мимо забойной площадки – настил обгорел, торчат края обуглившихся досок. Забойщики растаскивают их, складывают штабелями. Они спешат, всегда спешат как заведенные… Работа начинается с восходом солнца и заканчивается в темноте. Люди валятся к концу дня как подкошенные и забываются коротким тревожным сном, чтобы с рассветом снова быть на ногах. Айгинто часто слышит по ночам стоны, и сердце его наполняется жалостью. Нет, он не будет подгонять несчастных. Пусть это делает управляющий. Айгинто не хочет быть плохим для людей. Он немало повидал на своем веку и кое-что понял.

Много-много зим прожил Айгинто на земле. Память слабеть стала. Забыл свою ярангу. Костер помнит, умку[39], что приходила в стойбище, тоже. А вот мать Рултыну забыл. Рано ушла она к верхним людям. Даже брата ему не подарила. Отец Кляуль очень другого сына хотел. Оленя резал, в жертву приносил. Не помогло, правда. Не сжалился творец-киягныку[40].

Мальчонкой вместе со взрослыми Айгинто бил моржей, тюленей. Охотился за нерпами на Командорах. Потом отец