безобразия, которые творятся в отряде, кто будет отвечать?

– Готов понести наказание…

До прихода сюда у Свята теплилась надежда: пусть генерал хоть и спросит по всей строгости, но вникнет в суть дела, разберется, укажет на промахи в работе. Выслушивать такое, конечно, неприятно, но надо. Свят был дисциплинированным человеком, понимал: единоначалие в армии продиктовано суровыми законами вооруженной борьбы. Разносы же он ненавидел, считая их бесполезными, даже вредными, и терпел лишь в силу необходимости.

– Каков! – воскликнул замкомандующего. – Виноват, исправлюсь… Нет, товарищ капитан, мы от вас иного ждем: анализа, оценки случившегося. Почему у вас сержант… да, да, именно командир, а не рядовой уходит в самовольную отлучку? Как можно было такому разгильдяю доверить командовать отделением! Его место в штрафбате, а вы разрешаете ему воспитывать солдат…

Свят понимал: генерал рассержен, ему нужно дать выговориться. В таких случаях всегда лучше помолчать. Но допустить явную несправедливость он не смог.

– Сержант Однокозов, товарищ генерал, толковый командир, – твердо сказал он. – У него есть недостатки. Мы их знаем, но…

– Вот как! – перебил замкомандующего. – Анархистские наклонности нынче считаются… недостатком?

– Однокозов и в самом деле отличный сержант, – неожиданно вмешался Калинник. – Проступок его… я уверен, просто мальчишество.

Генерал вскинул удивленный взгляд:

– Рассуждаете как воспитатель трудных подростков. От вас, замполит, я ждал иного объяснения. Ну хорошо, оставим пока проступок сержанта. Объясните, капитан, чем вы руководствовались, отправляя суда в море после штормового предупреждения? На что надеялись? Авось пронесет?

Свят покосился на ордена, прикрепленные к кителю замкомандующего. Боевой генерал! Неужели не понимает: в тепличных условиях нельзя готовить десант к серьезной операции. Для боя нужны обученные, закаленные солдаты. А смелость сама по себе не рождается. Для того чтобы она стала чертой характера, боец должен неоднократно повторять действия, требующие от него решительности и мужества. И тут без риска не обойтись!

Но ведь не будешь же прописные истины втолковывать заместителю командующего армией.

«Конечно, без риска не обойтись, – думал между тем генерал. Он давно догадался, какие возражения вертелись на языке ершистого комбата. – Но дисциплина!.. В последние месяцы войны с немцами многие офицеры самостийно присвоили себе право на эдакое фронтовое своеволие. От него до партизанщины – один шаг. Тем более что в Святе было воспитано и глубоко сидит сознание принадлежности к десантной элите, где самостоятельность в бою и удальство поощрялись специально…»

– А вы куда смотрели? – повернулся генерал к Толоконникову. – Неужели не могли удержать командира от необдуманных действий?

Свят исподлобья поглядел на зама: «Ну давай, выкладывай: отговаривал, предупреждал! Каркал… Твоя взяла!»

– Виноват, товарищ генерал, – ответил Толоконников и умолк.

– Что такое «виноват»? – напустился на него замкомандующего. – Вас зачем сюда послали? Инженера с высшим образованием! Во всех технических вопросах за вами должно быть решающее слово!

– Простите, товарищ генерал, – вмешался Свят, не терпевший напраслины. – Инженер-капитан Толоконников был против выхода судов в море и решительно возражал.

– Похвально. Напрасно не прислушались, капитан. Что можете сообщить еще?

Свят пожал плечами. В дальнейших объяснениях он не видел смысла. Сотрясать зря воздух, оправдываться не в его характере.

– Неужели вам нечего сказать, капитан? Та-ак… – зловеще протянул замкомандующего, что само по себе не предвещало ничего доброго.

– Будем закругляться, товарищ генерал? – осторожно спросил кадровик.

– Пора. Все ясно. Вы, капитан, не поняли главного: личной ответственности за случившееся. И не сделали соответствующих выводов. А жаль. Теперь их вынуждены сделать мы. Во-первых, этого сержанта…

– Однокозова, – подсказал Калинник.

– Отдать под суд трибунала.

– Но это несправедливо! – горячо возразил Свят.

– Он и так достаточно наказан, – поддержал Калинник.

– Может, ограничимся разжалованием? – тихо вставил кадровик.

– Уговорили, пусть так, – сдался замкомандующего. – Ну а что будем делать с вами, капитан? Откровенно скажу: вы разочаровали меня. Фронтовик, заслуженный комбат – и вдруг в такое тревожное время начинаете заниматься отсебятиной, своевольничаете. Знаете, у меня уже нет уверенности, что мы сделали правильный выбор, назначив вас командиром особого десантного отряда!

Свят вспыхнул. Такого ему слышать еще не приходилось. В конце концов, он не набивался на эту должность.

– Сожалею, товарищ генерал, что не показался новому начальству. Готов уступить место кому угодно.

Генерал с откровенным недоумением взглянул на офицера. «Ишь закусил удила… Безусловно, неглуп, но своенравен и трудноуправляем. Ему бы полную автономию, чтобы сам себе голова… Этого допустить нельзя!»

– Я ожидал от вас иной реакции, – заметил замкомандующего с упреком. – Но раз так, пусть будет по-вашему. Инженер-капитан, принимайте отряд!

– Товарищ генерал! Этого делать нельзя! – воскликнул Калинник. – Капитан Свят создал отряд. И его снятие накануне…

– Подожди, замполит, – властно остановил замкомандующего. – Твоя позиция мне ясна, а вот капитана…

– Разрешите быть свободным? – вскинул Свят руку к головному убору.

Генерал усмехнулся:

– А вы мне нравитесь, капитан. Предлагаю остаться в отряде заместителем командира. Если, разумеется, самолюбие не окажется сильнее разума. Ваш боевой опыт может здесь очень пригодиться. Согласны?

По лицу Свята пошли багровые пятна. Он не сразу справился с собой. Наконец вскинул подбородок, посмотрел генералу прямо в глаза и глухо сказал:

– Слушаюсь!

У выхода из палатки генерал остановился и громко, к общему сведению присутствующих, сказал:

– Вам, замполит, ставлю задачу разъяснить бойцам: подвели они командира. Прошу довести эту мысль максимально убедительно.

Из записей младшего лейтенанта Бегичева.

5 августа 1945 г.

Живем в тревожном ожидании. Внешне ничего не изменилось. Тренажи, занятия, стрельбы. Утром развод. В полдень обед. Вечером смотрим кино. Все идет по заведенному порядку. Но не покидает ощущение: вот-вот начнется. Ребята, видно, испытывают то же самое. Понимаем – это неизбежно. Нельзя оставаться в стороне, когда воюют союзники! Да и в этом ли только дело? Невозможно забыть Цусиму, Порт-Артур. А захват Приморья? Зверства и бесчинства? Гибель Лазо?.. Потом Хасан, Халхин-Гол. Сотни провокаций, ложь, вероломство. Много, слишком много горя принесли самураи нашей земле, нашему народу.

Ребят волнует, задействуют ли нас. Мы не на главном направлении. Обидно, если останемся в стороне.

Никто толком ничего не знает и говорить вслух не решается. За болтовню могут крепко взгреть. Велено держать язык за зубами. Приказ о соблюдении привычного ритма жизни в пограничных районах соблюдается строго.

Недавно приехал комдив. Сидел в курилке. Шибай возьми и спроси: что, мол, происходит? Комдив усмехнулся. «Увы, – говорит, – не осведомлен! Но как узнаю, непременно сообщу». То же и замполит повторяет…

Темнят. Зачем? Мы ж не слепые, видим.

Маскировочный режим усилен. Машины стали ездить только по ночам и с выключенными фарами – таков приказ. Точно как в прифронтовой полосе.

Чуть ли не на каждом перекрестке поставлены надорожные маски. Как-то за одну ночь вдоль границы вырос маскировочный забор. Перегорожено километра полтора открытого