газике, везут в, так называемую гостиницу, обшарпанное помещение, разделённое коридором на две половины, мужскую и женскую. Это две достаточно большие комнаты, в которых стоят по десять-пятнадцать кроватей, т.е. что-то вроде казармы, и уж-ж-жасно холодно, ужасно! Отопительный сезон ещё не начался, а на улице минусовая температура и ночные заморозки. Потом я ещё сначала перемёрзла в Минске, сидя на чемоданах в скверике и ожидая Витю из штаба округа с окончательно подписанными бумагами, а потом в поезде было холодно, наверное, тоже отопительный сезон не начинался. Настроение упало совершенно до нулевой точки: темно, замерзла, голодная, муж в одной комнате, я в другой. Вместе, может быть, мы хоть как-то согрелись, но «иззя» – мальчики отдельно, девочки отдельно.

Утром Витя отправился в штаб части и принес совсем неутешительные новости. Как меня не ждали на работу в Новочеркасске, так и здесь молодого инженера встретили довольно прохладно: конечно, нам специалисты из Высшей военной академии нужны, но по другому профилю – ракетчики.

А уж жилья мы вам, извините, не приготовили, у нас старослужащие офицеры по квартирам кантуются. Так что даем вам пару деньков на устройство, ищите пристанище, а там и подходите, потолкуем, что с вами делать. О как!

Чтобы как-нибудь меня отогреть, Витя напросился к одному офицеру с необычной фамилией Полюндра приютить молодую жену на время, пока он будет ходить по поселку и искать хоть какую-нибудь халупу. Мне жутко хотелось спать, но пришлось сидеть на колченогом табурете в крошечной комнатке, сонно кивать головой, вежливо поддерживать разговор с хозяйкой, стараться занять как можно меньше места и ждать результата поисков. Поиски ничего не дали. Вообще-то теперь я представляю, как Витя искал квартиру, шел по прямой – и все! Так мы после дембеля «искали» дачу – ехали по шоссе, читали названия населенных пунктов – все. Фиг так что-нибудь найдешь!

Пришел мой Витя, замерзший как цуцик, даже не шевелящий губами, с круглой шапкой снега на форменной офицерской фуражке, продольными снежными валиками на погонах-плечах и с трудом произнес задубевшими губами: «Ничего!» Мне его стало так жалко-жалко да и себя тоже, что я просто заплакала. Витя стал меня утешать, но от этого становилось ещё горше, слезы становились обильнее, тем более в перспективе ожидалась очередная ночь в нетопленой гостинице. А тут я ещё не к месту вспомнила соболезнующий взгляд пожилой ростовской паспортистки, когда я выписывалась из Ростова, и её вопрос полный недоумения:

«А куда же ты, деточка, выписываешься? Ведь ты коренная ростовчанка, родилась здесь». В это время в городах начались очередные заморочки с пропиской – выписался и «чао»! Больше не пропишут. С оптимизмом и беспечностью юности я махнула рукой: «Ну, пропишемся там, где муж будет служить, подумаешь!» Вот и служить, вот и приехали, вот и прописка – в студёном бараке! Меня даже не так пугало слово «барак», как слово «студёный».

На следующий день вечером, совсем отчаявшись, везде слыша отказ и даже бурчание типа того, что понаприехали тут москали-оккупанты, жильё им понаготовили, как же!, мы увидели на пустынной улице женщину и, совершенно ни на что не надеясь, тоскливо спросили, не знает ли она, кто бы мог нам сдать комнату. Она внимательно посмотрела на окоченевшую и даже посиневшую парочку и коротко сказала: «Пойдемте!»

Пани Софа, так её звали, привела нас в небольшую комнатушку, низенькую, с двумя подслеповатыми оконцами, но с печкой! УРА!

С малюсенькой печечкой! Еще раз УРА!

«Подойдет?», – спросила она. Бож-ж-ж-ечка, ты мой! Да, конечно подойдет! Ещё бы не подошла! Чтобы хозяева, не дай Бог, не передумали, я осталась сторожить неожиданное счастье в виде комнатки, примерно 12 кв.м, а Витю отправила, и чтоб непременно бегом!, за чемоданами.

И правильно сделала, потому что её муж пан Михал, тоже, чёрт возьми, пан! стал за стенкой выговаривать своей пани, что он уже дал слово какому-то старшине, а вот теперь придется отказать. На что пани Софа ответила:

«Да ты бы посмотрел на них!», – и этого довода было достаточно, даже пан Михал проникся, разговор увял.

Нам разрешили воспользоваться хозяйскими дровами, и я так раскочегарила печурку, что искры из трубы вылетали снопом, подвергая опасности соломенную крышу нашей резиденции. Наконец-то можно согреться и помыться из тазика. Да что там! Хоть из ковшика!

Это было то, что называется счастьем. В комнатке имелись кровать, стол и две табуретки – да царская мебель! Софа принесла две вилки, ложки (у нас даже этого не было) и не менее царское угощение: несколько ломтей хлеба и огромную сковороду жареной на свином сале картошки, которую мы с завидной скоростью мясорубки умяли и запили несколькими стаканами сладкого чая. Уф! Отвалились. Неужели наше неприкаянное мыканье по улицам закончилось?!

Прожили мы на этом месте два года, абсолютно не считая себя обделёнными: хозяева были спокойные, хотя в душе своеобразными сельскими снобами. «За польским часом», как они говорили, всё-таки назывались панами, хоть и жили под соломенной крышей. Я подружилась и с пани Софой, и с паном Михалом, и их дочерью Данутой, многому научилась у хозяйки: делать домашнюю колбасу, знаменитые белорусские драники, консервировать свинину. Училась таким премудростям я охотно, тем более, что почти сразу моего мужа отправили на три месяца на переподготовку, т.к. в части нужны были специалисты с высшим академическим образованием, но специалисты по ракетным установкам.

Вот его и законопатили на всю зиму в теплый Крым, а я осталась одна в холодной Белоруссии в хатке под соломенной крышей.

Щучин был небольшой городишко, почти посёлок, с немудрящей инфраструктурой: магазин продовольственный, где ничего, кроме мыла-сахара-пшена-муки-керосина, не было; магазин хозяйственный тоже с довольно скудным выбором, уже вышеназванная гостиница, крошечный кинотеатрик и такая же маленькая поликлиника, почта, воскресный рынок и скромненькое здание администрации.

Вся же культурная жизнь гарнизона сосредотачивалась в Доме офицеров, находящимся в красивом белом двухэтажном здании, несколько отдалённом от посёлка широкой дубовой аллеей и озером. Это здание местные жители с благоговейным трепетом называли замком, потому что опять же «за польским часом» оно принадлежало какому-то графу. Вид местности у «замка» был несколько пасторален, но глазу приятен в любое время года, кроме ранней весны и поздней осени, когда приходилось ходить только в высоких резиновых сапогах. Но как утешение природе – роскошной была ранняя осень: замечательная цветовая гамма из жёлто-красных листьев. В эту пору деревья прямо полыхали огненно-оранжевым цветом, блистали как купола церквей, особенно по утру в росе, под ногами мягкий, толстый, пружинящий и пряно пахнущий бурый ковер из листьев, чистый прозрачный воздух.