class="p1">За бывшей графской резиденцией находился парк и жилые дома офицерского состава. Дальше казармы, штабы, ангары, аэродромы, а уж ракетные части далеко в лесу. Гарнизон-то был военно-воздушных сил, информация о ракетах должна была будто бы храниться в строжайшем секрете. Конечно, это был секрет Полишинеля, каждая собака в окрестных селах, не говоря уже о городке Щучин, знала, что в лесу сосредоточены ракетные установки. Ещё бы не знать! Вся обслуга в штабах (типа счетоводов, уборщиц и пр.) была из местных жителей. Обучение солдат воинским премудростям было поставлено серьёзно: никакого строительства дач для высшего армейского состава и никаких уборок, кроме как в казармах, они не делали. Даже иногда, во время учений, для чистки картошки привлекали местных хуторских женщин, разрешая им вместо оплаты уносить мешки с очистками для откорма свиней. Моя хозяйка сама мне рассказывала, как далеко находятся ракетные части, не придавая, впрочем, этому особенно никакого значения, а больше акцентируя внимание на том, что бульбочку-то они срезали толстыми-толстыми ломтями, а то и целенькую кидали в мешок! Вот какие мы удальцы! Надуривали простодушных и доверчивых «советов».

Несмотря на настойчивую пропаганду прелестей советского строя и советского образа жизни, местные жители подозрительно относились к освободителям-завоевателям и в разговорах все время вспоминали, как они хорошо жили «за польским часом». И вот что удивительно: когда эта местность относилась к польской территории, поляки считали себя людьми высшей категории, к белорусам относились как к быдлу, серой массе, презирая их за мягкий цокающий говорок, за простодушие, за национальную одежду, вообще за то, что они белорусы. Тем не менее, белорусы благоговели перед поляками, т.к. из-за неграмотности и забитости не представляли, что можно жить как-то иначе. Поляки вели последовательную и жесткую идеологию внедрения в сознание «бульбашей» идеи избранности польского народа (как это знакомо). Эта же идеология звала к изоляции от соседних славянских, особенно русских, народов. Местечковый квасной патриотизм расцветал махровым цветом. Нас же так и называли – «советы» – тогда, ещё в 1959 г.

В таких захудалых поселках, как Щучин, практически не было медицинского обслуживания, школ, не говоря уже о кинотеатрах. Казалось бы, нужно было радоваться, получив статус города и соответствующую новоиспеченному «городу» инфраструктуру. Ведь раньше люди лечились у знахарок, письма пересылали с оказией, о высшем образовании и мечтать было нечего! Теперь бы радоваться надо было бы. Нетушки! Я очень часто слышала, как собеседники в медленной и серьёзной беседе, кивая головами, убеждали друг друга как «лепше» – лучше жили они «за польским часом».

Однажды, когда наш квартиродатель, пан (уж всем панам – пан!) Михал в очередной раз произнес, что понаехали вот москальские машины. Ему же на своем «ровере»-велосипеде невозможно ехать там, где он хочет, т.е. посередине улицы. Я, якобы шутливо, сказала ему: «Пан Михал, у вас за польским часом и ровера-то, небось, не было?!». Пан промолчал на такой выпад, задумчиво почесал затылок, а его супруга, как ни странно, меня поддержала: «Вот именно, старый чёрт, места тебе не хватает!» «Старому чёрту», кстати, было где-то около сорока пяти лет.

В отсутствие моего командированного мужа я приобретала кое-какую немудреную домашнюю утварь – весь этот скарб ездил с нами, до сих пор прекрасно сохранился и служит теперь нам на даче, а механическая каслинская мясорубка даст сто очков вперед любому электрическому «Тефалю» жаль только, что её крутить надо! – шкаф, стол и зажила самостоятельной жизнью, привыкая к статусу жены офицера.

Записалась, как обычно, сначала в библиотеку, потом в драмкружок при Доме офицеров, зимними вечерами бегала на репетиции и даже на танцульки, что очень не поощрялось местным обществом: оказывается, замужним женщинам нечего делать на танцах – нужно сидеть дома, заниматься детьми, хозяйством и терпеливо ждать мужа. Детей у меня тогда, к сожалению, не было, хозяйства как такового тоже, а терпение – добродетель, которой я, увы! не обладаю. В городке электрические столбы с малюсенькими подслеповатыми лампочками располагались так редко, что напоминали звёздочки далеко-далеко в вышине, толку от них для пешехода не было никакого, освещался только трехметровый круг непосредственно возле самого столба. Они обозначали только направление по улице. Темнело рано и дорогу, в основном, освещали луна и яркий белый снег. Единственным хорошо освещенным местом был парчок, посреди которого стояла гипсовая фигура моего любимого Иосифа Виссарионовича на высоком и широком постаменте. Парк зимой засыпало снегом по самый штакетник, но жители протаптывали тропинки и, кому надо, срезали дорогу как раз мимо памятника вождю. Я как-то раз возвращалась вечерком с репетиции и, как обычно, шагала через парк, светила луна, сверкал снег, полная умиротворенность в природе и у меня на душе: вдруг из-за постамента выскакивает солдат, распахивает шинель и трясет своими причиндалами. Понятие эксгибиционист тогда-то и в литературе не встречалось, а если и встречалось, то я и понятия не имела, что это обозначает, но как раз это оно и было в полном его объёме, да еще в каком объёме! Сказать, что я испугалась – не сказать ничего.

Как я рванула прямиком по сугробам и выше кенгуру перемахнула через штакетник, я не помнила. Учитывая длинную шубу из кролика под тигра, валенки, пуховый платок, наверное, я тогда установила рекорд по бегу с препятствиями по сугробам с полной выкладкой. Никто меня не преследовал. Наконец, я отдышалась, более спокойно пошла уже по своей улице, непрерывно оглядываясь и чувствуя струйки липкого горячего пота между лопатками. «Луна беззаботно и ярко освещала мой путь к дому, снежок звучно и вкусно похрустывал под моими торопливыми шагами», – такую вставочку обязательно бы сделал настоящий писатель после драматичности эпизода бега с препятствиями… Итак, коротко – «луна хорошо освещала дорогу»… Более-менее взяв себя в руки, чуть оклемавшись, я пошла медленнее и была уже близко от дома, как вдруг с ужасом услышала сзади скрип снега под чьими-то ногами. Рядом материализовалась совершенно невообразимо жуткая фигура в каком-то тряпье, рваном расстегнутом зипуне без рукавов на голое тело, с длинными нечёсаными и сальными лохмами, остатками соломы в них, такой же бородой и… босиком! Под стать был и запах, источаемый жуткой личностью: густой и жаркий аромат козла, хотя мороз был около 30 градусов. Фигура тряслась, переступала синими огромными ножищами по снегу и что-то неразборчиво мемекала вроде: «Де-е-ешку м-м-мне, дю-ю-юшуньку, дешеньку д-д-дай!» Что? Что он говорит? Что он хочет? Девушку? Боже!!! Девушку??? Денежку?! Или что?

Будучи хоть и в полном оцепенении, я все-таки поняла, что просит он все-таки денежку. Сунула руку в карман (а вдруг там нет никакой