мелочи!!?), нащупала монеты и высыпала всё, что было в огромную, как ковш, корявую ладонь этого «кошмара на улице Вязов». Стараясь не бежать, но как можно более быстрыми шагами, пошла-пошла дальше и с невыразимым облегчением увидела пани Софу, вышедшую за очередной охапкой дров. Заметив мой взъерошенный вид, вытаращенные, совершенно остекленевшие глаза и уяснив ситуацию (про эксгибициониста я ей не рассказала), она засмеялась и объяснила, что это никакой это не кошмар, а просто (просто!) безобидный городской сумасшедший, который летом и зимой ходит вот в таком виде, все, мол, его знают и бояться его совершенно нечего. Но я-то, я-то не имела чести знать щучинскую городскую достопримечательность и испугалась до обморока. Кстати, после встречи с юродивым я поняла суть выражения «нога как под дурным старцем»: без обуви ноги деформируются и становятся огромными и расплющенными. Точно такие же ноги я видела потом у бразильских крестьян, шагавших по Амазонской автомагистрали.

После этих двух кошмарных моментов случившимися, страшно подумать, в один вечер и почти в один час, я стала реже посещать мероприятия в Доме офицеров, только кинофильмы в субботу-воскресенье

и возвращаться с попутчиками, с той же семьей Полюндра, и ещё были семьи, живущие на квартирах, или просто шла за какой-нибудь группой людей.

В конце марта возвратился из командировки мой молодой супруг теперь можно было бы ходить в кино. Я благоразумно промолчала о происшествиях с солдатом и сумасшедшим, потому что виновата бы всё равно оказалась я – «а не шатайся в одиночку по вечерам!», что вроде по существу было и правильным, но и немножко и нет: не могла же я все три месяца сидеть взаперти в каморке пана Михала. Но и с вновь обретенным мужем мы по вечерам тоже оставались дома – молодого специалиста грузили так же, как и меня в первые годы работы и также хотели подставить старшие офицеры, которых очень раздражал молодой «академик», что ему было и не до кино, и не до желаний молодой жены, хотя он и старался, бедный.

Оставались только библиотека, домашние дела, обучение премудростям белорусской кухни у пани Софы, я даже научилась вышивать крестиком. Но этого было недостаточно для моей деятельной натуры.

Я стала искать работу. Сидеть в хатке, только готовить и вышивать мне уже было не под силу. Кроме того, выяснилось, что мой примерный Витя не такой «белый и пушистый», как мне казалось на расстоянии, а довольно требовательный супруг по выполнению режима дня и особенно по части питания, грубо говоря, по обслуживанию себя любимого.

Ранний завтрак, или как он смешно произносил «завтрик», обед точно с часу до двух, в это время их отпускали пообедать, ужин в семь часов – всё это вообще-то было нетрудно подготовить неработающей и бездетной женщине, но, учитывая отсутствие опыта и дефицит продуктов в магазине, иногда проблематично. Я, то не успевала к назначенному часу,

то переваривала или пережаривала свою незамысловатую стряпню, то не могла купить что-либо подходящее для готовки. Эти проколы неумелой молодой хозяйки вызывали раздражение и нарекания со стороны мужа. Человек задавал вроде бы закономерный вопрос, почему другие женщины успевают, а ты нет. Вопрос действительно казался мне закономерен, хотя обиден, и я старалась изо всех сил. Дело в том, что готовить простые, но сытные блюда я умела уже с 12 лет, а т.к. мама была постоянно занята работой, то вся уборка и незамысловатая готовка типа борщей, котлет, каши, картошки пареной-жареной лежала на мне, но слишком скрупулезный режим приема пищи у нас в семье не соблюдался. Витя же с 14-ти лет уже был на государственном обеспечении, а там четкий регламент: когда спать, когда вставать, когда работу начинать и, конечно, когда принимать пищу. Именно «принимать пищу», а не есть, «питаться», а не вкусно закусить, не машина, а «автотранспортное средство», не приходить, а «являться». Вот и пошли

у нас казарменные недоразумения, хотя я очень хотела угодить своему мужу и, повторяю, очень старалась. В семье устанавливался как бы необременительный для мужа матриархат: всё, связанное с бытовыми проблемами, можно и нужно было решать мне и не беспокоить супруга подобными мелочами жизни – это уже в дальнейшем установилось навсегда, – как ремонт квартиры, покупка и расстановка мебели и связанное с этим общение с ханыгами-грузчиками, строителями-ремонтниками, с сантехниками, слесарями, РЭУ, КЭУ, ЖЭК, ДЭЗ и т.д. Ну, а ежедневные рутинные обязанности – уход за мужем и детьми, уборка квартиры, там какая-то стирка, готовка, уборка, параллельно работа, пять лет учебы – это такие пустяки, о которых и говорить нечего. Они вроде бы сами по себе и кажутся незначительными, но требуют времени и усилий.

Витя служил, работал и обеспечивал материально семью на 80% тоже он. Ведь женщинам, не смотря на истеричные лицемерные лозунги о равноправии, всегда, как и сейчас, платили меньше, чем таким же специалистам-мужчинам. Так что моя зарплата была хотя и не лишним, но менее весомым вкладом в семейный бюджет, но именно мой, хоть и достаточно требовательный, муж и в дальнейшем обеспечивал достаток семьи, поэтому супруг по логике вещей и по моей логике мог получать кое-какие поблажки и получал их. Удивительно быстро приобретя небольшой опыт, я потом всегда успевала сделать домашние дела и ещё оставалось время и для мужа, и для себя, и для детей.

Быт постепенно налаживался. Моя инициатива переложить на себя всю бытовую сторону жизни не только приветствовалась, поощрялась, но принималась как должное. Я училась правильно и, главное, своевременно вести свое немудреное хозяйство. Мы купили «мебель» – круглый стол и шкаф, который в разобранном виде сопровождал нас везде. Витя феноменально быстро научился разбирать-собирать его, и сейчас этот шкаф стоит в урезанном виде у нас в прихожей как память о гарнизонном житье-бытье.

Итак, я решила устроиться на работу. Как я уже заметила, постоянно находиться в маленькой, темненькой комнатушке, где по ночам за одной стеной громко ворочался храпящий пан Михал, а за другой – здоровенный боров, норовящий почесаться боком об переборку-стенку как раз выходившую в нашу комнату, было уже невмоготу. Богатырский, с переливами и свистом, храп хозяина и предательский треск перегородки, о которую терся огромный свин – и то, и другое пугали меня, особенно в первые месяцы отсутствия мужа, находящегося на очередной учебе.

В сёлах принято строить и дом, и хозяйственные пристройки под одной крышей. Все это сооружение как раз и называется двором, не как в городе, и позволяет хозяйке сократить время при уходе за