Я нахожу лечащего врача Эвы и спрашиваю:

— Как она?

— Швы наложили, думаю, всё будет хорошо. Когда всё заживет, что-нибудь сделаем со шрамами…

— Будут шрамы? — спрашиваю с надрывом.

— Один точно… Глубоко ей скулу разрезало… Но мы сделаем всё, что от нас зависит! Крема, лазерная терапия, своевременный уход творят чудеса.

— У нас свадьба через две недели! — чеканю я строго.

— Это усложняет дело… — хмыкает врач. — Но у нас есть барокамера! Думаю, успеем привести ее лицо в более-менее божеский вид.

— Спасибо, успокоили… Я могу ее забрать?

— Ей вкололи успокоительное, она немного поспала, но уже проснулась, так что да, можете… или оставьте здесь на ночь. Как вам угодно.

Иду к ее палате, захожу без стука.

Эва лежит на кровати, укрытая почти до самого подбородка, смотрит в окно, хотя на улице уже совсем темно.

— Привет, Снегирёк… — здороваюсь я, а у самого горло дерет. Такое ощущение, словно проглотил ежа.

Она не отвечает, только смотрит на меня своими огромными грустными глазищами.

Я подхожу, приставляю к ее кровати стул, сажусь и наклоняюсь к ней.

— Как ты?

Сердце будто трет наждачкой, стоит только увидеть здоровенный пластырь на ее щеке.

Эва тут же подается назад и с обидой в голосе отвечает:

— Ты обманул меня…

— В чем? — хмурю брови.

— Ты сказал, пока я тебя слушаюсь, я в безопасности, под твоей защитой… Я слушалась, Лев! Но больше не чувствую себя в безопасности…

Я тяжело вздыхаю, начинаю с главного:

— Прости меня за сегодняшнее, Эва… Поверь, я бы тебя никогда не тронул, если бы не… В общем, думаю, мне стоит кое-что тебе рассказать.

Пришло время поведать ей об одном из скелетов в моем шкафу. Их там много, скелетов этих… но Эве обо всех знать совершенно не обязательно.

Рассказываю лишь о Ванштейне:

— У моей семьи есть заклятый враг, как бы банально это ни звучало. Когда-то давно мой отец учился на одном курсе с Генрихом Ванштейном. Они крепко сдружились, вместе начали первый бизнес, женились. У моего отца появился я, а у Ванштейна наследник всё не спешил появляться. Их дороги на некоторое время разошлись, именно в тот период мой отец выкупил здание старого мясокомбината, реорганизовал дело. Собственно, тогда и появился наш родной «Величаевский» мясокомбинат. Ванштейн объявился позже, к тому моменту развелся и так же, как и мой отец, в одиночку воспитывал сына…

На миг замолкаю, проверяю, слушает ли Эва, интересно ли ей вообще.

— И что дальше? — спрашивает она, кутаясь в одеяло.

— Дальше эти двое снова крепко сдружились, спали и видели, чтобы мы с Давидом, сыном Ванштейна, тоже стали друзьями. Однако когда ты подросток, очень сложно дружить с человеком, который на шесть лет тебя младше. Мы стали приятелями позже, когда подросли… Вместе ездили на тусовки за границу, развлекались на гонках, участвовали в боях без правил, курили анашу и не гнушались таблетками…

Наблюдаю, как хмурит лоб Эва. Эта часть истории ей явно не нравится, но из песни слов не выкинешь. Остальное ей тоже вряд ли понравится.

— Как-то раз мы изрядно переборщили с экстази…

Я морщусь, вспоминая следующий месяц, проведенный в реабилитационном центре, бешеный вид отца, с которым он являлся меня навестить.

— После я долгое время был чист, даже алкоголь не употреблял… Но на одной из тусовок всё же сорвался. Давид принес новую дурь, и мы попробовали. — Тут замечаю пренебрежительное выражение на лице моего Снегирька, пытаюсь оправдаться: — Я тогда молодой был очень, сейчас ни за что не стал бы такого делать, даже алкоголь почти не пью, ты знаешь. В общем, дурь оказалась с сюрпризом… Мы нажрались в клубе, и только поэтому люди увидели, что мы вырубились, и вызвали скорую. Меня откачали, а Давида нет... слишком сильная передозировка… Он принял больше моего, плюс я старше, сильнее физически, мой организм был чист накануне… Так или иначе я выжил, и Генрих Ванштейн никак не может мне этого простить. Он обвинил в смерти сына меня, хотя именно Давид поставлял нашей компании «веселье».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я тихо кашляю, даю себе время передохнуть и продолжаю:

— Прошли годы, история поутихла, а потом на каком-то приеме я познакомился с Миланой… Красивая молодая блондинка, она нравилась мне своей веселостью, легким отношением к жизни. Я не знал, что когда-то она встречалась и с Давидом тоже. Да и какая разница, ведь тот давно в могиле. Однако для Генриха разница была.

Снова кашляю и заставляю себя продолжать, хоть это и нелегко, ведь мне до сих пор противна та ситуация:

— Уж конечно, Милана не рассказывала мне, что до сих пор сосала деньги с Ванштейна, являлась к нему в дом на каждый праздник и рассказывала, что ни с кем другим своей жизни не видит после смерти Давида. Генрих млел, горевал с ней о погибшем ребенке и полностью спонсировал несостоявшуюся невестку. Пойми меня правильно, Эва, если бы Милана хотела, я бы сам ее спонсировал, я не жадный, ты знаешь… Но она никогда не просила денег, лишь периодически со мной спала. Ни я, ни она не воспринимали этот роман всерьез, но всерьез его воспринял Ванштейн.

Замечаю, как Эва кусает губу, должно быть, ей неприятно слушать о моих романах с другими женщинами. Всё же продолжаю рассказ:

— Генрих увидел нас вместе на благотворительном приеме, устроенном моим отцом, и начал жуткий скандал. Снова обвинил меня в смерти сына и сказал, что я сделал это нарочно, чтобы заполучить его невесту, Милану, что это и есть повод. Шумиха получилась еще та, нас полоскали в газетах не одну неделю. С тех пор что только ни делал Ванштейн, чтобы попортить нам кровь…

Конечно же, я умалчиваю о многом в этой истории. Например, о том, что за четыре года, прошедших с того благотворительного вечера, я пережил два покушения. Именно поэтому в отцовском доме столько охраны… Ванштейн спит и видит меня в гробу, а пока не уложил в этот гроб, всячески травит мою жизнь. Самое смешное — сделать мы ничего не можем, разве что заказать его самого… Но ни я, ни отец на это не пошли.

Ванштейн тоже далеко не беден, плюс имеет огромное количество нужных знакомств, обезопасил себя со всех сторон. Нам с отцом так и не удалось доказать, что покушения — его рук дело, хотя мы в этом нисколько не сомневаемся. Однако Эве все эти знания ни к чему.