– Итак, граждане, – заговорил Бенгальский, улыбаясьмладенческой улыбкой, – сейчас перед вами выступит... – тут Бенгальский прервалсам себя и заговорил с другими интонациями: – Я вижу, что количество публики ктретьему отделению еще увеличилось. У нас сегодня половина города! Как-то наднях встречаю я приятеля и говорю ему: «Отчего не заходишь к нам? Вчера у насбыла половина города». А он мне отвечает: «А я живу в другой половине!» –Бенгальский сделал паузу, ожидая, что произойдет взрыв смеха, но так как никтоне засмеялся, то он продолжал: – ...Итак, выступает знаменитый иностранныйартист мосье Воланд с сеансом черной магии! Ну, мы-то с вами понимаем, – тутБенгальский улыбнулся мудрой улыбкой, – что ее вовсе не существует на свете ичто она не что иное, как суеверие, а просто маэстро Воланд в высокой степенивладеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части, то естьразоблачения этой техники, а так как мы все как один и за технику, и за ееразоблачение, то попросим господина Воланда!

Произнеся всю эту ахинею, Бенгальский сцепил обе руки ладоньк ладони и приветственно замахал ими в прорез занавеса, от чего тот, тихо шумя,и разошелся в стороны.

Выход мага с его длинным помощником и котом, вступившим насцену на задних лапах, очень понравился публике.

– Кресло мне, – негромко приказал Воланд, и в ту же секунду,неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел маг. –Скажи мне, любезный Фагот, – осведомился Воланд у клетчатого гаера, носившего,по-видимому, и другое наименование, кроме «Коровьев», – как по-твоему, ведьмосковское народонаселение значительно изменилось?

Маг поглядел на затихшую, пораженную появлением кресла извоздуха публику.

– Точно так, мессир, – негромко ответил Фагот-Коровьев.

– Ты прав. Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, каки сам город, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, но появились эти... каких... трамваи, автомобили...

– Автобусы, – почтительно подсказал Фагот.

Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что онявляется прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были забиты артистами ирабочими сцены, и между их лицами виднелось напряженное, бледное лицо Римского.

Физиономия Бенгальского, приютившегося сбоку сцены, началавыражать недоумение. Он чуть-чуть приподнял бровь и, воспользовавшись паузой,заговорил:

– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой,выросшей в техническом отношении, а также и москвичами, – тут Бенгальскийдважды улыбнулся, сперва партеру, а потом галерее.

Воланд, Фагот и кот повернули головы в сторону конферансье.

– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Фагота.

– Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, –ответил тот.

– Так что же говорит этот человек?

– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщилклетчатый помошник и, обратясь к Бенгальскому, прибавил: – Поздравляю вас,гражданин, соврамши!

С галерки плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул ивыпучил глаза.

– Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоныи прочая...

– Аппаратура! – подсказал клетчатый.

– Совершенно верно, благодарю, – медленно говорил магтяжелым басом, – сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли этигорожане внутренне?

– Да, это важнейший вопрос, сударь.

В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами,Бенгальский стоял красный, а Римский был бледен. Но тут, как бы отгадавначавшуюся тревогу, маг сказал:

– Однако мы заговорились, дорогой Фагот, а публика начинаетскучать. Покажи для начала что-нибудь простенькое.

Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разныестороны по рампе. Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:

– Три, четыре! – поймал из воздуха колоду карт, стасовал ееи лентой пустил коту. Кот ленту перехватил и пустил ее обратно. Атласная змеяфыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карту за картой, заглотал.

После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, ивызвал неимоверный аплодисмент.

– Класс, класс! – восхищенно кричали за кулисами.

А Фагот тыкнул пальцем в партер и объявил:

– Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится вседьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткойо вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой.

В партере зашевелились, начали привставать, и, наконец, какой-тогражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления,извлек из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с неюделать.

– Пусть она останется у вас на память! – прокричал Фагот. –Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша вМоскве была бы совершенно несносна.

– Стара штука, – послышалось с галерки, – этот в партере изтой же компании.

– Вы полагаете? – заорал Фагот, прищуриваясь на галерею, – втаком случае, и вы в одной шайке с нами, потому что она у вас в кармане!

На галерке произошло движение, и послышался радостный голос:

– Верно! У него! Тут, тут... Стой! Да это червонцы!

Сидящие в партере повернули головы. На галерее какой-тосмятенный гражданин обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковскимспособом и с надписью на обложке: «Одна тысяча рублей».

Соседи навалились на него, а он в изумлении ковырял ногтемобложку, стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какие-нибудьволшебные.

– Ей богу, настоящие! Червонцы! – кричали с галеркирадостно.

– Сыграйте и со мной в такую колоду, – весело попросилкакой-то толстяк в середине партера.

– Авек плезир! – отозвался Фагот, – но почему же с вамиодним? Все примут горячее участие! – и скомандовал: – Прошу глядеть вверх!...Раз! – в руке у него показался пистолет, он крикнул: – Два! – Пистолетвздернулся кверху. Он крикнул: – Три! – сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-подкупола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки.

Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею,откидывало в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, всегустея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить.