Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели наосвещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах тоже неоставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запахтолько что отпечатанных денег. Сперва веселье, а потом изумленье охватило весьтеатр. Всюду гудело слово «червонцы, червонцы», слышались восклицанья «ах, ах!»и веселый смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами. Многие стоялина сиденьях, ловя вертлявые, капризные бумажки.

На лицах милиции помаленьку стало выражаться недоумение, аартисты без церемонии начали высовываться из кулис.

В бельэтаже послышался голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Комне летела!» И другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толкану!» Ивдруг послышалась плюха. Тотчас в бельэтаже появился шлем милиционера, избельэтажа кого-то повели.

Вообще возбуждение возрастало, и неизвестно, во что бы всеэто вылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув ввоздух.

Двое молодых людей, обменявшись многозначительным веселымвзглядом, снялись с мест и прямехонько направились в буфет. В театре стоял гул,у всех зрителей возбужденно блестели глаза. Да, да, неизвестно, во что бы всеэто вылилось, если бы Бенгальский не нашел в себе силы и не шевельнулся бы.Стараясь покрепче овладеть собой, он по привычке потер руки и голосомнаибольшей звучности заговорил так:

– Вот, граждане, мы с вами видели случай так называемогомассового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, чтоникаких чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачитьнам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажкиисчезнут так же внезапно, как и появились.

Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве, и налице при этом у него играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенностиотнюдь не было, и скорее в них выражалась мольба.

Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полноемолчание, которое было прервано клетчатым Фаготом.

– Это опять-таки случай так называемого вранья, – объявил онгромким козлиным тенором, – бумажки, граждане, настоящие!

– Браво! – отрывисто рявкнул бас где-то в высоте.

– Между прочим, этот, – тут Фагот указал на Бенгальского, –мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниямипортит сеанс! Что бы нам такое с ним сделать?

– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.

– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразноепредложение Фагот, – голову оторвать? Это идея! Бегемот! – закричал он коту, –делай! Эйн, цвей, дрей!

И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте всталадыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался в комок и, как пантера, махнулпрямо на грудь Бенгальскому, а оттуда перескочил на голову. Урча, пухлымилапами кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворотасорвал эту голову с полной шеи.

Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один.Кровь фонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила и манишкуи фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол. В залепослышались истерические крики женщин. Кот передал голову Фаготу, тот за волосыподнял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр:

– Доктора!

– Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? – грозноспросил Фагот у плачущей головы.

– Не буду больше! – прохрипела голова.

– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая гам, прозвучализ ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо.

– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросилФагот, обращаясь к залу.

– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные ипреимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими.

– Как прикажете, мессир? – спросил Фагот у замаскированного.

– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди каклюди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, изчего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота.Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца...обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос толькоиспортил их... – и громко приказал: – Наденьте голову.

Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, иона точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась.

И главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Котлапами обмахнул фрак Бенгальского и пластрон, и с них исчезли следы крови.Фагот поднял сидящего Бенгальского на ноги, сунул ему в карман фрака пачкучервонцев и выпроводил со сцены со словами:

– Катитесь отсюда! Без вас веселей.

Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрелтолько до пожарного поста, и там с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул:

– Голова моя, голова!

В числе прочих к нему бросился Римский. Конферансье плакал,ловил в воздухе что-то руками, бормотал:

– Отдайте мою голову! Голову отдайте! Квартиру возьмите,картины возьмите, только голову отдайте!

Курьер побежал за врачом. Бенгальского пробовали уложить надиван в уборной, но он стал отбиваться, сделался буен. Пришлось вызыватькарету. Когда несчастного конферансье увезли, Римский побежал обратно на сценуи увидел, что на ней происходят новые чудеса. Да, кстати, в это ли время илинемножко раньше, но только маг, вместе со своим полинялым креслом, исчез сосцены, причем надо сказать, что публика совершенно этого не заметила,увлеченная теми чрезвычайными вещами, которые развернул на сцене Фагот.

А Фагот, спровадив пострадавшего конферансье, объявилпублике так:

– Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроемдамский магазин!