Его не должны были сажать в аквариум: он никогда не попадал в поле зрения полиции, не привлекался к ответственности за насильственные действия, у него имелись поручители, он блестяще учился, родители могли предоставить ему жилье, работодатели охотно предлагали ему должность, в связи с чем следственный судья выпустил его под подписку о невыезде, а это почти что свобода, пусть и под контролем полиции. Он был свободен, но не мог приближаться к заявительнице и покидать территорию страны, так что пришлось отказаться от учебы в Стэнфорде и карьеры в Соединенных Штатах. На протяжении двух лет, пока велось следствие, его не раз внезапно вызывали в полицию, после этого жизнь вроде бы вновь входила в привычное русло, но тут вдруг раздавался звонок адвоката, или приходило письмо от следственного судьи, или требование предоставить сведения для одного из департаментов полиции, или ему приказывали явиться на прием к психиатру, к эксперту, к психологу, на допрос, на очередную очную ставку с Милой Визман – на сей раз в кабинете судьи. Порой несколько месяцев ничего не происходило, и у него возникало ощущение нереальности. А это и вправду было? Потом перед ним опять замаячила угроза тюремного заключения. Александр перестал спать и начал принимать транквилизаторы. Мэтр Селерье попытался переквалифицировать насильственные действия сексуального характера в сексуальную агрессию, чтобы дело рассматривалось в исправительном суде как более легкое правонарушение. Это стало обычной практикой в делах об изнасиловании, но противная сторона отказалась, и в итоге дело отправилось на рассмотрение в суд присяжных. Для того чтобы прекратить преследование, инициированное заявительницей, было предложено прийти к финансовому соглашению. Безуспешно. Адам Визман пригрозил пожаловаться в полицию на попытки запугивания. В один прекрасный день Александр получил судебную повестку: процесс должен был состояться через пять месяцев. Но в это время он случайно встретил Милу Визман в Париже, когда шел вдоль канала Сен-Мартен, и в бессознательном порыве бросился к ней, застав врасплох, она закричала, он разозлился, она попыталась убежать, испуская вопли ужаса, он догнал ее, схватил за плечи и стал трясти, пытаясь успокоить; прохожие вызвали полицию. Он был арестован, подписка о невыезде аннулирована, его заключили под стражу и препроводили в тюрьму Френ. С тех пор он опустился на самое дно: в тюрьме со «стеклорезами» – так называют тех, кто совершил сексуальное насилие, – обращались хуже всего, их били, над ними издевались, они быстро становились козлами отпущения.

Мэтр Селерье подошел к нему и, положив руку на плечо, слегка надавил, словно говоря: «Все будет хорошо. Оставайся самим собой, говори четко, кратко». В этом человеке с внешностью подростка была какая-то удивительная надежность, невозмутимая уверенность в себе без малейшей примеси высокомерия; само его присутствие успокаивало. Накануне, подготавливая своего клиента к возможным неприятностям – свидетельским показаниям против него, назойливым бестактным вопросам, – он предупредил: «Будь готов ко всему».

Адвокаты встали и направились к генеральному адвокату, чтобы поприветствовать его, а затем снова заняли свои места. Сколько времени они уже находились здесь? Час, а может, гораздо больше, притом что с раннего утра были на ногах и готовились к суду. Александр Фарель надеялся, что сторона истицы потребует проведения заседаний в закрытом режиме и что все эти люди, которых он не знал, покинут зал до начала слушаний. Он думал о том, что непристойно выставлять на всеобщее обозрение поломанную жизнь, но, возможно, он ошибается и самое непристойное в этом зале – он сам. Александр сильно изменился, его лицо осунулось, тело исхудало. От прежнего полного сил атлета, пришедшего четвертым к финишу трейл-марафона на Стинсон-Бич в Калифорнии, когда он пробежал пятьдесят километров за три часа пятьдесят восемь минут и тридцать четыре секунды, от пышущего энергией, довольно самоуверенного юноши, который ежегодно, начиная с шестого класса, получал похвалы и благодарности, ничего не осталось – как и от студента, удостоенного первой премии на общенациональном конкурсе по философии за работу по теме – какая ирония! – «Склонность к насилию у мужчин: природное свойство или следствие жестокости в обществе?». Ожидалось, что процесс продлится пять дней.

В десять часов утра прозвенел звонок, следом раздался голос: «Суд идет!» Все встали. Председатель суда Анн Колле вошла в зал в сопровождении еще двух судей, мужчин лет тридцати в традиционных черных мантиях. Судья Колле, высокая белокурая женщина под шестьдесят, была в длинной красной мантии. Она объявила судебное заседание открытым. Публика снова расселась по местам. Председатель попросила обвиняемого представиться. Он поднялся, сказал, что его зовут Александр Фарель.

– Мои родители – Клер и Жан Фарель. Я живу с матерью, в доме номер 60 по улице Фальгьер, в пятнадцатом округе Парижа. Я инженер, мне двадцать три года.

Он сел. Председатель уведомила его о том, что он имеет право делать заявления, отвечать на поставленные вопросы или хранить молчание. Потом она перешла к процедуре вызова присяжных из числа двадцати четырех, прошедших через сито поэтапной случайной выборки. Секретарь суда оглашала имя, а председатель, услышав ответ: «Присутствует», бросала в коробку шарик. Один присяжный заболел: с утра он позвонил в суд, уведомил об этом и пообещал прислать справку от врача. Судья Колле приступила к последнему этапу случайной выборки. Мягким голосом она сообщила Александру Фарелю, что у него как у обвиняемого есть возможность дать отвод четверым присяжным – самостоятельно или через своего адвоката. Обвинение в лице генерального адвоката имело право исключить из списка троих присяжных. Сторонам позволялось никак не обосновывать отвод. Александр промолчал, он не желал выбирать тех, кто будет решать его судьбу. Ему хотелось просто побыстрее с этим покончить.

Мэтр Селерье не дал отвод никому из присяжных: как он объяснил Александру перед заседанием, он глубоко убежден в том, что не нужно пытаться контролировать что бы то ни было. Не вмешиваться в выбор присяжных – это способ продемонстрировать спокойствие и доверие к суду. Имена были публично оглашены, и мэтр Селерье попросил своего молодого стажера их записать, чтобы найти сведения о каждом в социальных сетях, ведь там без труда можно узнать, о чем они думают, каковы их политические взгляды, а в некоторых случаях – даже подробности их личной жизни. Нужно было их убедить, располагая для этого всеми необходимыми средствами. Присяжные принесли клятву, подняв руку и произнеся: «Клянусь». Судья Колле напомнила им, что по ходу дебатов они могут делать записи и напрямую задавать вопросы, при условии, что в них не будет отражаться их мнение. Она объявила слушания открытыми. Свидетели подошли к барьеру, секретарь суда сообщила, в каком порядке их будут вызывать. Некоторых отправили ждать своей очереди – возможно, не один час – в особую комнату, чтобы никто не оказал на них влияния, прежде чем настанет время давать показания. Председатель суда прочитала обвинительное заключение – отчет следственного судьи о противоправных действиях, в которых обвиняли Александра, а также об отягчающих и смягчающих обстоятельствах. Присяжные и публика узнали о деле все до мельчайших деталей; процесс был открытым, но никто, кроме его сторон, не имел доступа к материалам дела.