Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так я примерно также и думаю, что пора бы что-то поменять, что вот во Франции сделали студенты революцию, так почему бы нам тут не сделать то же самое? — с горячностью воскликнула Тамара.
— Ох, девонька… Мир шаток и находится в хрупком состоянии равновесия. Вот получите вы больше свобод, но вместе с ними получите и больше ограничений. Это только кажется, что вот успех, вот сейчас скинем старое и заживем по-другому, а на самом же деле получается только хуже и придется работать и работать, чтобы хотя бы приблизиться к тому самому времени и состояния, от которого пытались избавиться. Да, перемены, гром, молнии, овации и дикий восторг, а потом что? — проговорил Леонов. — Иногда необходимо человеку побыть одному, в тишине, собраться, подтянуться, вглядеться в себя. Мне это редко удается. Что это такое — тишина? Впервые я испытал необыкновенное ощущение тишины на берегу океана, тишины как какой-то величественной тайны. И почему-то, когда я впервые услышал тишину, она для меня была связана с необъяснимой тревогой. И на сцене тоже у меня тишина всегда связана с чем-то нервным. Правда, сценическая тишина вообще драматична. А в жизни тишина совсем другое дело. Бытовая тишина — это так приятно, она ни к чему не обязывает, сиди себе посиживай. Такое грустное впечатление производят люди без понятия о тишине, покое, уважении к человеку. Не надо быть варварами, надо ценить и беречь тишину. Только очень редкие, очень развитые люди способны организовать такую свою тишину. Но для этого тоже надо сначала научиться слышать, видеть тишину, чувствовать её… Так может и не надо грома? Может не надо революции? Ведь покой не мешает созиданию, зато гром, стук и молнии всегда сопутствуют разрушению. Вот о чем я хотел сказать. Пусть и получилось как-то путано, зато от чистого сердца…
Он сказал так и подпер ладонью щеку. Мы с Тамарой переглянулись. Видно было, что ей хотелось поспорить, но… она не то чтобы сдерживалась — она не находила аргумента для спора. Ещё бы, сейчас тот самый актер, который веселил и души и сердца, сидел грустный и отчего-то невыносимо тошно было видеть эту грусть на добром пухлом лице.
— Ну, Евгений, ты вообще озадачил своих молодых друзей, — хлопнул себя по коленям Куравлев. — Погрустнели они, а не сыграть ли нам на гитаре? Меня вон Володька Высоцкий пытался научить бренчать на струнах, так что я могу и "Кузнечика" забабахать.
Он прошел в угол комнаты, где стояла крутобокая гитара с нашлепкой-наклейкой в виде розы. Взял её неумело и провел рукой по струнам. Те отозвались каким-то стоном, словно пожаловались нам о своей нелегкой судьбе.
— Я тоже умею немного, — сказала Тамара, чтобы хоть как-то сгладить свои недавние слова, которые вызвали речь Леонова. — Ещё вот Миша хорошо играет…
— Да? Прекрасно! Тамара, а давайте мы вас послушаем? Не сочтите за наглость, но мои "три блатных аккорда" мы ещё услышать успеем. А я всегда любил слушать песни в женском исполнении. А после песен ещё чаю? Да? Вот и прекрасно, — Куравлев сбагрил гитару Тамаре и приготовился слушать.
Я был немного удивлен, узнав, что Тамара тоже играет. Она тронула струны и на этот раз гитара отозвалась веселее, словно почувствовала уверенную руку.
Тамара запела… И запела хорошо!
Сначала была песня Бернеса "С добрым утром", потом от Песняров привет "Березовым соком", ещё была новая песня "Стою на полустаночке".
— А эту песню я услышала совсем недавно и хотела бы ей завершить наш спор, — сказала Тамара и тронула струны.
Стоило гитаре только зазвенеть, как моё сердце забилось. Это были аккорды, которым не положено звучать в этом времени. Я сразу же попытался вспомнить — не напевал ли во время поездки на картошку? Но нет, не напевал. Точно помню, что такого себе не позволял. А уж когда Тамара запела, то я и вовсе посерьезнел. Она же выводила:
— Над землей — мороз. Что не тронь — все лед, лишь во сне моем поет капель. А снег идет стеной. А снег идет весь день. А за той стеной стоит апрель…
Глава 22
Мы по-доброму посидели до одиннадцати, а потом в дверь аккуратно постучались.
Надо же, в хорошей компании время летит незаметно. Куравлев взял на себя обязанность доставщика чая и, по всей видимости, сумел очаровать буфетчицу так, что та грозная глыба не поскупилась на сушки и пряники.
— Евгений Павлович, уже время. Гостям пора покинуть гостиницу, — раздался вежливый женский голос.
— Ну вот, дети, пришла пора нам прощаться, — улыбнулся своей застенчивой улыбкой Леонов. — Весьма приятно было с вами пообщаться. Как буду ещё в Ленинграде — заскакивайте поболтать…
Он пожал мою руку мягкой ладошкой. Подмигнул.
— Нам тоже было очень и очень приятно, — произнесла с придыханием Тамара. — Это же надо… Я и подумать не могла, что увижу двух таких актеров.
— Да ладно, мы же обычные люди, — улыбнулся Куравлев. — Только надеваем чужие маски.
— Это да… Бывает, что актеры говорят заученным текстом и кажутся зрителям умными, а вот прикоснешься к такому актеру, поскоблишь его пальцем, а по факту и нет у него ничего внутри. Никаких своих мыслей — только заученный текст. Но ходит павлином, распушает хвост… — хмыкнул Леонов. — А зрители считают его чуть ли не богом. Вот она какая — магия кино. Ладно, дети, не будем нервировать тружеников гостиницы. Спокойной вам ночи. Может быть ещё когда и свидимся.
— Спокойной ночи, Евгений Павлович, — кивнул я на прощание и кивнул также Куравлеву. — Спокойной ночи, Леонид Вячеславович. Очень приятно было познакомиться и пообщаться.
— Гостям пора выходить! — раздался за дверью непримиримый женский голос.
— Да-да, мы уже уходим! — открыл я дверь.
— Всё, пока, молодёжь! Приходите на премьеру! —