Возле Булонского леса она направила Людовика по широким парковым дорогам, которые были ему совершенно незнакомы – он никогда раньше не бывал в этой части Парижа, где деревья заменяли собой дома. Когда они миновали очередной перекресток, она попросила его остановиться возле «Большого Каскада», как раз пробило пять, настал «чайный час». В просторных салонах со столами, накрытыми белоснежными скатертями, не было почти никого. В глубине зала хлопотали рабочие, развешивая рождественские украшения. Людовик открывал для себя немного старомодную роскошь, изысканное ретро, все в позолоте и красных драпировках. Через обильное остекление сказочных террас виднелась пышная растительность, казалось, что это раззолоченный охотничий домик, затерянный в лесной чаще. Он смотрел на все это как на какой-то особый мир, мираж, который работники декорировали гирляндами из шаров и еловыми ветками. Они вдруг очутились очень далеко от района Дефанс.

Метрдотель провел их к столикам в самом конце зала, рядом с застекленной стеной. Людовик бросил взгляд на полинявшую ткань своих кедов и вспомнил замечание Кобзама… Этому мерзавцу удалось снова пробудить у него классовый комплекс, и, хотя этот намек должен был только слегка оцарапать его, вместо этого он стал его преследовать. Он шел вслед за Авророй и ломал голову, пытаясь сообразить, что полагается в таких случаях – идти впереди или сзади, следовал за ней, пристально глядя на ее пальто из тонкой кожи, которое искусно подчеркивало талию; ее силуэт плыл меж белых скатертей, меховая пелерина повторяла движения ее волос, а он все следовал за этим живым ароматом, и только сев, повернулся к огромному зеркалу, в котором они отражались. Это правда, их разделяло все.

– Хорошо здесь, правда?

– Да.

Он никогда не слышал об этом ресторане, даже не знал, что такое место существует посреди Парижа – посреди Парижа и посреди леса. И немедленно сообщил это Авроре, избавляясь таким образом от легкого чувства стыда. У него было ощущение, что он беспрестанно открывает для себя этот город, каждый парижский квартал казался ему иным, непохожим на другие; Парижей было не меньше, чем станций метро. Увиденный издали Париж казался ему подавляющей реальностью, столицей, где все решается, где журналисты говорят о какой-то манифестации, которая должна двинуться с площади Республики, будто во Франции только одна такая. Он никогда в этом не признается, но Париж всегда порождал у него комплексы и продолжает теперь, когда он в нем живет.

Аврора предалась ностальгическим воспоминаниям об этом месте. Людовик слушал ее, и ему открывалось чужое детство в тысяче лье от его собственного; девочкой она часто приходила сюда с родителями и сестрами, ее отец играл в поло, она рассказывала ему о конюшнях, о бассейне рядом, о праздниках прямо здесь. Людовик воображал себе множество картинок увиденной мельком роскошной жизни, в его памяти снова всплыло замечание того мерзавца, что у него нет ничего общего с этой женщиной, и он снова бросил взгляд в зеркало: да, верно, они не пара друг другу, этот говнюк Кобзам заразил-таки его этой очевидностью. Ведь от этого же рехнуться можно, внезапно осознав, что кто-то не создан для тебя, что у тебя нет на него права. Он поклялся себе, что Кобзам заплатит за это, в том числе и за свою явную подлость, этот тип ранил его, вложив ему в голову мысль, что у него с Авророй нет ничего общего, и тут она слегка повернулась к нему и положила свою тонкую белую руку на его сжатый кулак, на его стиснутый и тяжелый, как камень, кулак.

– Ты уверен, что все в порядке?

– Да, все хорошо.

На какое-то время они погрузились в молчание. Снаружи маневрировал, медленно подъезжая к ресторану, грузовик с огромной елкой на платформе. Аврора, чья рука по-прежнему лежала на его сжатом кулаке, начала ласково его поглаживать, потом раскрыла – действовала с ним, как со строптивой кошкой, которую хотят приручить. Людовик посмотрел на эту длинную нежную кисть с такими тонкими пальцами и предоставил ей свою открытую ладонь, широкую ладонь, по которой она стала водить своими фарфоровыми пальчиками, которые играли и дурачились, словно балующиеся дети, а она грациозно запутывала пространство и сама вздрагивала от этого, он тоже, они ничего друг другу не говорили, но за всем этим таилось смущение, ведь они только что потерпели свою первую неудачу. Аврора поклялась себе избегать конфликта и перестать упорствовать, она никогда не рискнет атаковать Кобзама в лоб и вообще ссориться с кем бы то ни было. В худшем случае она ему уступит, предоставит отсрочку по выплате, она была готова все бросить, согласиться с тем, что ее надули, и перейти к чему-то другому. Решение глубоко унизительное и самоубийственное для ее фирмы. Ей оставалось всего две недели, чтобы свести концы с концами, найти сто пятьдесят тысяч евро и выйти из красной зоны в таблицах «Excel». Но у нее больше не было желания раздумывать над всем этим, она продолжала водить пальцами по этой жесткой ладони, в каком-то смысле она ею восхищалась – отбирать деньги у должников, это ремесло. Ремесло довольно гнусное, почти позорное, однако эти деньги ей жизненно необходимы, как и его ремесло, в сущности. Она со всего маху наткнулась на эту реальность.

– Злишься на меня?

– За что?

– За мои проблемы. Обычно я об этом никогда не говорю, никому, так что мне стало легче от того, что ты был там со мной.

– По крайней мере, теперь ты точно знаешь, кто этот тип на самом деле.

– Отчасти я это подозревала.

Она удержалась от того, чтобы сказать ему больше, рассказать о той застрявшей в принтере бумажке, о своих подозрениях насчет Кобзама и Фабиана, о том подлом ударе в спину, который они, возможно, ей готовили, она ни в чем не была уверена и не хотела, чтобы Людовик еще больше разъярился, на сей раз из-за Фабиана…

– А скажи мне, ты можешь поставить крест на этих девяноста двух тысячах евро?

– Нет, особенно сейчас, но я больше не хочу видеть этого типа, больше не хочу иметь с ним дело, я брошу. Наверное, я боюсь.

– Чего боишься?

– Не знаю. Всего. Меня все пугает, все внушает тревогу.

Людовик хотел ответить, но она не дала ему времени:

– Я не создана для этого. Думаю, я не создана для того, чтобы побеждать. Чем больше у меня есть, тем больше я боюсь это потерять, я вечно боюсь, как бы что-нибудь не случилось с детьми, с мужем, со мной, а теперь вот даже с тобой… Не надо бы тебе это говорить, но я слабая… в общем, я так считаю.

– Но, Аврора, у тебя прекрасный бренд, и все, кроме этого козла, тебя уважают, а это сила, это…

– Мода – тесный мирок. Пока все хорошо, все тебя хотят, пресса, покупатели, клиенты, все считают тебя гениальной и толкаются, чтобы быть на показе в первом ряду, но стоит тебе проявить слабость, как тебя все бросят.

– Погоди, но это ведь всего лишь мошенник, который пытается тебя кинуть, не позволишь же ты ему сделать это с собой, только не ему, тут не должно быть никаких колебаний, надо поквитаться с ним, Аврора, надо ударить его без всякого зазрения совести, это тебе не мелкая рыбешка!