Он обременял собеседника массой никому не интересных деталей, говорил, что знает «золотого механика» и может порекомендовать его Голощапову. Голощапов что-то невразумительно хмыкал в ответ.

Герман неодобрительно поглядывал на нежданного гостя в зеркало заднего вида, пока пробивался, поминутно застревая в пробках, с Кутузовского проспекта на Профсоюзную. Отызвинявшись, тип с полуопущенным веком завел речь, заставившую Германа еще больше насторожиться.

– Я все просчитал, Аркадий Ильич, – возбужденно гудел он. – Значит, схема такая: он пускай строит, дела с ним буду вести я, ваше имя даже не упоминается. Мы ему деньги переводим, но не прямо из вашего банка, а через подставной. Переводим с опозданием, оформляем как штрафы за несвоевременное исполнение, тогда нам и НДС платить не надо.

Тип, которого Голощапов называл просто Мэлором без отчества и фамилии, перевел дух. Его так и распирало от гордости. Говорил он с запинками, у него по карманам было рассовано несколько мобильников, и они поминутно звонили. Он отвечал, что перезвонит позже, но тут же подавал голос новый мобильник.

– Что ты метусишься, ровно воши тебя едят?! – не выдержал Голощапов. – Заткни эти штуки. Надоел.

– Извините, Аркадий Ильич. – Мэлор кинулся отключать мобильники. – Ну, словом, задерживаем последний платеж, и он банкрот. Он весь в дерьме, придется продавать, деться некуда, и тут приходите вы в белых перчатках и берете по дешевке. Все чисто, к вам претензий никаких. Как вам такой план?

– Подумаю.

Герман аж зубами скрипнул, представив, как некий неведомый «он» будет вкалывать, что-то там такое строить, а этот субчик с полуопущенным веком вот так запросто его обанкротит. Даже не заплатив налог на добавленную стоимость. Когда добрались до Профсоюзной, субчик вышел и, наклонившись в машину, придерживая дверцу, сказал на прощанье:

– Так я жду, Аркадий Ильич. Номер у вас есть, карточку я вам дал, все, жду.

Германа так и подмывало рывком сдать назад, чтобы этого мерзавца долбануло тяжелой бронированной дверцей, но он сдержался. Заговорил, только когда дверца наконец захлопнулась.

– Я бы на вашем месте не доверял ему, Аркадий Ильич.

Голощапов неожиданно осерчал:

– Ты не на моем месте! Твое дело – баранку крутить, а не с советами ко мне соваться!

– Извините, Аркадий Ильич. Я охранник, мое дело – вас охранять. Ненадежный это тип, он вас кинет запросто.

– Меня кинет? – Голощапов так же неожиданно развеселился. – Кто меня кинет, долго не проживет. Он мне денег должен, сучонок этот. Денег у него нет, вот и предложил схему. Схема грамотная, мне нравится.

– В ней много дыр, – не сдавался Герман. – На любом этапе он заберет себе деньги из подставного банка и сделает ноги. Вы не сможете его проконтролировать. Я вообще не понимаю, как вы ему в долг поверили. Я бы такому, как этот Мэлор, ни за что бы не поверил. На чужой хребтине в рай въехать хочет.

– Да это не я, это Лёнчик ему ссудил, – пренебрежительно бросил Голощапов и вдруг насторожился: – Думаешь, это Лёнчик схему строил?

– Не знаю. Я бы на такое не пошел.

Голощапов раздраженно хмыкнул.

– А на что бы ты пошел? Вот ты – что бы ты сделал, раз уж метишь на мое место? Как вернул бы долг?

– Я не претендую на ваше место, Аркадий Ильич. Это просто фигура речи… Просто так говорят, – добавил Герман.

– «Фигура речи», – разворчался Голощапов. – Грамотные все больно. Ну так все-таки? Что бы ты сделал? Не на моем месте, на своем? Бабки-то вернуть надо.

– Лучше все-таки на вашем, – невольно усмехнулся Герман. – Простите, сколько он вам должен?

– Пол-лимона. Деньги дерьмо, но, ты ж понимаешь, принцип.

Пол-лимона. Пятьсот тысяч долларов. За такие деньги Герман смог бы перевезти родителей из Казахстана в Россию, купить им дом с садом где-нибудь в деревне…

– Дал бы ему отсрочку и начислил проценты, – ответил он.

– На счетчик поставить, – задумчиво проговорил Голощапов, машинально переводя слова Германа на привычный для себя язык. – А вдруг он за бугор сдриснет?

– Вряд ли. На какие шиши, если у него пол-лимона нет вам отдать? А и сдриснет, вы ж его и там найдете?

– Дороже встанет, – возразил Голощапов, с невольным азартом втягиваясь в спор.

– Аркадий Ильич, «пушка» прекрасно стреляет, даже если она не заряжена. Главное, чтобы противник об этом не знал.

– То есть ты предлагаешь мне блефовать, – уточнил Голощапов.

– Почему блефовать? У вас есть репутация, вот пусть она за вас поработает. Никуда этот ваш Мэлор не денется, заплатит как миленький.

– Заплатит, говоришь? Ну-ну, поглядим. – И Голощапов добавил свою любимую присказку: – Казав слипый: «Побачимо»…

– Кстати, о репутации, – рискнул Герман. – Извините, что я вам советы даю, но пора вам переходить на работу вбелую.

– Это как? – насторожился Голощапов.

– Ну, вот возьмите, к примеру, ювелирку, где я работал, – совсем осмелел Герман. – Клейма «липовые», проба ниже заявленной. Контрабанда…

– А ты откуда знаешь?

– Глаза есть, – пожал плечами Герман. – Уши есть. Голова пока работает. Как бы вы такие цены держали, если бы не контрабанда да поддельная проба? Себе в убыток торговать? Так не бывает. Только рано или поздно вас на этом накроют, и будет большая неприятность.

– Не накроют, все на Лёнчика записано.

Но Герман покачал головой.

– Думаете, он вас не сдаст? Да и несолидно как-то для такого человека. Вы же тяжеловес!

Голощапов страшно рассердился, но ему польстило слово «тяжеловес». Так президент Ельцин называл Виктора Черномырдина, одного из немногих людей в России, вызывавших у Голощапова искреннее уважение.

Он погрузился в задумчивость и до самого дома больше не проронил ни слова, но когда приехали, вдруг бросил:

– А ну зайди ко мне.

– Мне машиной надо заняться, Аркадий Ильич.

По протоколу машину полагалось вымыть, проветрить, провести техосмотр, а главное, проверить ее на наличие «жучков» и любых других посторонних предметов. Ведь в ней ехал субчик с полуопущенным веком. Мало ли что он мог подбросить! Один косячок марихуаны или пара патронов, а потом тебя тормозит милиция, и иди доказывай, что ты не верблюд. Даже бомбу подкладывать не надо.

– Без тебя найдется, кому машиной заняться. Что у меня, рук, что ли, мало? Идем!

Герман покорно отправился за Голощаповым в его покои.

– Садись, – приказал Голощапов, войдя в кабинет, отделанный кожей табачного цвета, и сам сел в мягкое кресло. – Есть-пить хочешь?

Герман был страшно голоден, но от «есть-пить» вежливо отказался.