в ответ, папа добавляет:

– Никто и ничто не навредит моей малышке – пауза – даже возможности не будет.

Глава 18

..никто и ничто не навредит моей малышке. Даже возможности не будет..

Я еще слышу голос отца, но все сильнее он начинает перебиваться мамиными воплями – что становятся все громче – и резкими, обрывочными фразами Питера.

Они накатывают на меня, как волна, в итоге напрочь заглушая папу. Теперь я слышу только их. Ярко, громко, будто они стоят прямо передо мной.

И открываю глаза.

Не резко – резко это сделать не получилось бы ни при каком раскладе. Глаза едва подчиняются моей воле и только с третьего раза у меня получается проделать меж век хотя бы небольшую щелочку.

Яркий свет сейчас словно лазер, а крики – как ковшом по голове. У меня очень болит правая часть лица.. И почему-то спина.. копчик.. По мне будто катком проехались.

И только сейчас, словно в замедленной съемке, до меня доходит осознание, что произошло. Питер меня ударил – сильно ударил по лицу, хотя и не хотел. По крайней мере, не хотел делать этого именно так – он бил наотмашь. Он меня ударил и я, судя по всему, вырубилась.

Упала. Отсюда болит спина и копчик.

Как долго я так пролежала?

Вряд ли слишком, потому что мамины вопли лишь разрастаются по громкости и визгливости прямо на моих глазах. Видимо, она еще не видит, что я очнулась – щелки меж век очень маленькие, если еще и не вглядываться.

– Господи, что ты наделал! – визжит она, более не боясь наступать на Питера – что ты натворил! Боже!

Почему она так суетиться?

Ну да, он ударил меня.

Но Нейта он избивал гораздо сильнее, а она и шага не сделала, чтобы встать между ними. Чтобы остановить Питера. Только и вопила, спокойно наблюдая за этим со стороны.

Что изменилось сейчас?

– Боже – продолжает причитать мама и по голосу я слышу, что она склонилась ближе ко мне – господи, что нам теперь делать..

– Что делать, что делать – рычит Питер – девчонка сама виновата! На кой черт она полезла?!

– Это ее брат, Питер! – одергивает мама с непривычной яростью.

В этот момент в ее голосе прорезается уже давно ушедшая женщина из моих детских воспоминаний. Женщина, что рассказывала мне про фей, проводила экскурсии по дому, всегда улыбалась и имела длинные белые волосы, как у Рапунцель.

Женщина, что была королевой моего детского королевства.

Стены которого имели особенность с возрастом порушиться, не сдержав наступление лет.

– И что?! – слышу в голосе Питера помимо злости – истеричные нотки. Это что-то новое.

Отчим, судя по всему, в панике.

Да почему? Что здесь особенно нового, чего не было с Нейтом?

– Она не должна была лезть! – продолжает он – я ее и пальцем не тронул бы! Я в этом не виноват!

– Какая разница, кто виноват! – визжит мама и я чувствую, как ее теплая ладонь легонько, точно перо, касается моей щеки – что мы теперь скажем? Боже, что мы теперь скажем, Питер!

Что мы скажем?

Скажем о чем?

– Скажем, что она отравилась – рявкает он.

Судя по тому, что голос его я слышу то справа, то слева – отчим нарезает круги по гостиной. Я даже могу представить, как он это делает. Брови нахмурены, губы в напряжении сжаты. Руки уперты в бедра или чуть пониже боков. Шаги чеканные, твердые. Взгляд уперт в пол и лишь изредка касается меня.

Резко, хлестко, как плеть.

– Отравилась?

– Да. Почему нет? Сначала «отравилась» Нара, сегодня я сказал их класснухе, что Нейт слег с этим же до конца недели. Типо это что-то инфекционное. Вполне логично, если теперь вместе с ними свалится и Джейзи. А к началу следующей недели уже все пройдет.

– Что пройдет? Да это еще недели две никуда не уйдет!

Наконец, до меня доходит.

Они говорят о моем лице.

Ну конечно. Отчим умеет бить так, чтобы не оставлять следов, но когда делает это нарочно, продумывая. От меня он просто пытался отмахнуться, вдарил наотмашь. Еще и по лицу.

Учитывая вопли мамы, жутко горящую правую часть лица – у меня, наверное, там гематома ото рта до глаза. Ну, или то, что в очень скором времени ею станет.

Вот из-за чего паника.

Ну конечно. Глупо было думать, что они вдруг встали на уши из-за того, что Питер меня ударил просто так.

Если честно – мне плевать на это. Главное, что отчим сейчас бегает и пытается сподобиться, как объяснить первое последствие своего насилия на моем лице.

А значит, перестал думать про Нейта. Перестал его колотить.

Значит, беда миновала.

Я смогла его отвлечь, остановить. Пусть и не так, как собиралась, но это неважно. Синяк пройдет, еще и в школу не похожу до конца недели. Везде можно найти плюсы, если сильно постараться.

Наконец, у меня получается открыть глаза полностью. К большому счастью, я могу сделать это равно с обоими – значит, мой правый глаз не задет и не заплыл.

Это не фингал.

Тогда куда же он мне зарядил?

Увидев, что я открыла глаза (точнее, заметив, что я их открыла шире) мама тут же склоняется ко мне, присев на корточки и подобрав подол своего домашнего кремового сарафанчика (в таком многие женщины, вероятнее всего, и на праздник пойти сочли бы слишком роскошным):

– Милая – она вновь проводит пальцами по моей правой щеке – как ты?

Забавный вопрос, учитывая ситуацию.

Ничего не отвечаю, попеременно то щурясь, то вновь раскрывая глаза. Проверяю, вернулись ли к ним их функции, или открыв их широко, я теперь вообще не смогу моргать.

Удостоверившись, что все нормально, чуть приподнимаюсь на локтях.

Мама обеспокоенно пытается помочь мне встать, потянув за руку, но тем самым делает хуже. Я чуть не падаю, теряя из-за нее равновесие, но Питер меня подхватывает.

Это не заботливый отеческий жест. Скорее механический. Как словить папку с документами на лету.

Едва я встаю на ноги и не выказываю признаков к повторному падению – он убирает руку и «передает» меня на полное попечение матери, продолжая нарезать круги по гостиной именно в той манере, какой я себе представляла.

– Значит, будет сидеть, пока не пройдет – заявляет он, видимо в довершение разговору, который они вели, пока я не раскрыла глаза достаточно широко, что бы обратить на себя внимание.

– Две недели? – повторяет мама, но теперь