него и обхватила его лицо ладонями. Нежно провела большим пальцем по морщинке между его бровей, начала сцеловывать слезы с его щек.

– Алексей, Алексей, – повторяла я, как мантру. Он схватил меня за руки и притянул ближе, подставляя лицо под мои поцелуи. Вот только я целовала его в скулу, в ямочку на несколько дюймов ниже, и вот его губы уже прижимались к моим: теплые, настойчивые, такие настоящие. Я поцеловала его в ответ, и в груди разгорелся жар. Я поняла, что уже сотню лет не чувствовала себя такой живой. В последнее время я вообще не чувствовала себя живой. Я позволила Алексею прижать меня спиной к нише, и мы исчезли в сладкой, всепрощающей темноте. Его руки скользнули по моей талии и нырнули под платье, задирая юбки. Я жадно целовала его, ловя его губы всякий раз, когда он отстранялся хоть на мгновение. Все это время я запрещала себе хотеть этого, потому что думала, будто это невозможно. Думала, что он слишком очарован твоей харизмой и солнечными улыбками Магдалены, чтобы обращать на меня внимание. Но теперь, когда рука Алексея сжимала мой зад, а щетина царапала щеку, я поняла, как долго скрывала от себя предательскую надежду на подобное.

Наш акт любви был торопливым, неумелым, но это делало его лишь слаще, Алексей толкался в меня, пока я зарывалась пальцами в его волосы и подстегивала его, повторяя шепотом его имя. Мы хватали ртом воздух и прижимались друг к другу в нише, целуясь так, будто нам никогда не доведется делать это в будущем. Я кончила быстро, с криком, крепко прижимаясь бедрами к стене, пока Алексей брал меня, зарываясь в юбки платья.

Закончив, он обмяк на мне, волоски на его взмокшем затылке завились колечками. Это было так по-человечески, что мне вдруг захотелось плакать. Такой юный. Алексей был таким юным. Что мы наделали, проведя его за собой в эту жизнь?

– Малыш Алексей, – пробормотала я, когда он уткнулся носом мне в горло.

– Я люблю тебя, Констанс.

Почему-то мне показалось, что он извинялся, и у меня защипало глаза от готовых вот-вот пролиться слез.

– Я знаю, дорогой.

Мы оба были в растрепанном виде, но сумели поправить одежду и пригладить друг другу волосы, кое-как приведя их в порядок. Я поцеловала его ладонь и позволила ускользнуть в сердце дома, молясь, чтобы он добрался до своего убежища прежде, чем бродивший по коридорам монстр схватит его за шиворот и снова втянет в спор.

Несколько минут спустя я и сама встретила в коридоре это чудовище, чуть не столкнувшись с тобой, когда ты подобрался ко мне из-за угла.

– Ты не видела Алексея? – спросил ты требовательно, даже не глядя на меня. – С ним случилась истерика.

– О, я… То есть я не… эм…

Ты уже открыл рот, чтобы огрызнуться, твой взгляд метнулся ко мне, но, должно быть, мой яркий румянец на щеках и сбившееся платье выдали меня с головой. А может быть, обостренное чутье хищника позволило тебе различить его запах, исходивший от меня.

– О, – бросил ты хриплым от презрения голосом. – Так он был с тобой.

– Мой господин, – начала я, задыхаясь. – Я не хотела…

Ты протиснулся мимо, возвращаясь к поискам, и задержался лишь для того, чтобы бросить напоследок:

– Он трахнул тебя только потому, что на меня он злится, а Магдалена уже три дня болеет. Ты и сама это знаешь, верно?

«Да, – решила я для себя, хватая ртом воздух от пронзивших меня слов даже после того, как ты исчез в коридоре. – Он понимает, каким может быть жестоким».

Решение предать тебя оформилось окончательно не из-за жестокой ссоры, не из-за нового акта тирании, который подвел бы точку. Я просто сломалась под тяжестью тысячи напряженных ночей, тысячи бездумных, разрывающих душу слов. Я чувствовала, что схожу здесь с ума, и в конце концов мое желание что-то сделать с этим, сделать все что угодно перевесило мой страх перед тобой.

Мы прожили в этом доме много месяцев, а может быть, и лет, прежде чем я набралась смелости действовать. И сразу же посвятила в свои мысли Магдалену и Алексея. Я очень долго пыталась защитить их от тебя, но без их помощи было не прорваться вперед.

– Ты что, с ума сошла? – прошептала Магдалена. Она привыкла понижать голос, даже когда тебя не было рядом, и ты не мог нас подслушать. Тогда ты был на охоте. Нам оставалась всего пара часов наедине.

– Неужели тебе даже не любопытно? – спросила я настойчиво. Мы трое собрались вокруг мерцающего канделябра в одной из многочисленных гостиных. В доме не было электричества, а потому мы довольствовались свечами. – Мы столько можем узнать.

– Но это просто самоубийство, – не унималась Магдалена. – А вдруг он увидит, как ты копаешься в его вещах? Боже, я даже думать об этом не хочу.

– Он не увидит, – вмешался Алексей. – Он за много миль отсюда, соблазняет какого-нибудь деревенского молокососа, чтобы мы могли поесть. Время еще есть.

– И что именно ты надеешься найти? – спросила Магдалена.

Я мрачно сжала губы.

– Что-то, что поможет нам отсюда выбраться. Так жить нельзя. Ты же не хочешь сказать, будто счастлива здесь, счастлива такой жизни?

– Нет, конечно, – пробормотала она. – Но я скорее выйду на солнце, чем буду рыться в его вещах в поисках ответов на вопросы, которые он не позволяет нам задавать.

– Он знает больше, чем мы, – сказала я умоляющим голосом. – Мы даже не понимаем до конца, на что способны, ведь он это от нас скрывает.

– Он хочет, чтобы мы были послушными и услужливыми, – сказал Алексей. – Как домашние животные. Разве ты не хочешь знать, как мы появились?

– Или как нас можно убить, – тихо добавила я. И Магдалена, и Алексей потрясенно посмотрели на меня.

– Ты же не хочешь… – начал Алексей.

– Будь благоразумна, сестра, – закончила Магдалена.

Я крепко обняла их обоих, сердце бешено заколотилось в груди. Несколько мгновений мы простояли, обхватив друг друга в бликах мерцающих свечей, а потом я заговорила:

– Надо было давным-давно рассказать вам обоим, но я боялась. Боялась потерять его. Потерять вас. Я уже как-то раз это делала. И то, что я обнаружила, меня ужаснуло.

Я рассказала им. Рассказала о своих находках и твоих намеках; о том, что у тебя было бесчисленное множество невест и до нас, что любовь к тебе всех их сгубила. Я рассказала все в красках, и вскоре почувствовала, что Алексей уже дрожит.

– Нам всем грозит опасность, – прошептала я. – Если его недовольство