но как о человеке, целиком и полностью исчезнувшем даже из памяти читателей. Конечно, Панаев был Панаевым. Это по его адресу тот же Белинский как-то обмолвился, мол, от таких недостатков как у Панаева «дóлжно исправлять людей гильотиною». А известный в то время поэт Н. Ф. Щербина и вовсе уничтожил Ивана Ивановича прижизненной (1860 г.) убийственной эпиграммой-эпитафией и уже в первой строке как бы поправил Панаева-фельетониста, констатировав, кому в действительности уже и при жизни не светило уважение народной памяти:

«Лежит здесь, вкушая обычный покой неизвестности,

Панашка, публичная девка российской словесности».

Перу же Щербины принадлежит ещё одна убийственная эпиграмма на Панаева, написанная примерно в тот же период:

«Когда с Панаевым встречаюсь я порой,

При людях мне тогда неловко и конфузно,

Как будто кто передо мной

Показывает гузно». [Волгин, с. 412, 514, 531]

Да, Панаев был Панаевым. Но его гадкий пасквиль 1955 года на Достоевского появился в С, надо полагать, с согласия Некрасова.

В свою очередь, Достоевский, по свидетельству С. Д. Яновского, отзывался о Панаеве «не особенно одобрительно» и не признавал в нём художественного таланта [Д. в восп., т. 1, с. 238].

Панаева Авдотья Яковлевна

(урожд. Брянская, во втором браке Головачёва, 1819–1893)

Жена И. И. Панаева (с 1837 г.), гражданская жена Н. А. Некрасова (с середины 1840-х гг.); писательница (псевд. Н. Станицкий), автор повести «Семейство Тальниковых», романа «Женская доля», совместно с Некрасовым написанных романов «Три страны света» и «Мёртвое озеро». Наиболее значительное произведение Панаевой — «Воспоминания» (1889), в которых несколько страничек уделено и Достоевскому. Впервые они встретились 15 ноября 1845 г., когда автор ещё не опубликованных, но уже широко известных в литературных кругах «Бедных людей» впервые посетил дом Панаевых. Авдотья Яковлевна вспоминала: «С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались.

А. Я. Панаева

Почти все присутствовавшие тогда у нас уже были ему знакомы, но он, видимо, был сконфужен и не вмешивался в общий разговор. Все старались занять его, чтобы уничтожить его застенчивость и показать ему, что он член кружка. С этого вечера Достоевский часто приходил вечером к нам. Застенчивость его прошла, он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно из одного упрямства противоречил другим. По молодости и нервности, он не умел владеть собой и слишком явно высказывал своё авторское самолюбие и самомнение о своем писательском таланте. Ошеломлённый неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно выступили на это поприще с своими произведениями. С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался…» [Д. в восп., т. 1, с. 218]

Панаева была общепризнанной красавицей. Достоевский впоследствии в «Преступлении и наказании» «одарит» её именем и некоторыми чертами лица красавицу Авдотью Раскольникову: «Она была бледна, но не болезненно бледна; лицо её сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность. Выражение лица её всегда было более серьёзное, чем весёлое, вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шёл к ней смех, веселый, молодой, беззаветный!..»

Достоевский, до этого не знавший женской любви, впервые увлёкся именно Панаевой, но «роман» его не был продолжителен и уместился между строками двух писем к М. М. Достоевскому. 16 ноября 1845 г. он писал брату: «Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажет<ся>, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя…» А уже 1 февраля 1846 г. признаётся-констатирует: «Я был влюблён не на шутку в Панаеву, теперь проходит…»

Достоевский быстро понял, что на взаимность ему рассчитывать не приходится — у Панаевой в самом разгаре был роман с Некрасовым, да и без того поклонников хватало.

Панов Михаил Михайлович

(1836–1897)

Московский фотограф, автор фотопортрета Достоевского, сделанного 9 июня 1880 г., после «Пушкинской речи». А. Г. Достоевская вспоминала: «Рассказывал мне Фёдор Михайлович и о том, что на следующее утро к нему приехал лучший тогдашний московский фотограф, художник Панов, и упросил Фёдора Михайловича дать ему возможность снять с него портрет. Так как муж мой торопился уехать из Москвы, то, не теряя времени, отправился с Пановым в его фотографию. Впечатления вчерашних знаменательных для Фёдора Михайловича событий живо отпечатлелись на сделанной художником фотографии, и я считаю этот снимок художника Панова наиболее удавшимся из многочисленных, но всегда различных (благодаря изменчивости настроения) портретов Фёдора Михайловича. На этом портрете я узнала то выражение, которое видала много раз на лице Фёдора Михайловича в переживаемые им минуты сердечной радости и счастья…» [Достоевская, с. 387] Очень одобрительно отзывался об этом фотопортрете писателя художник И. Н. Крамской и сопоставлял его по силе художественной выразительности с известным портретом кисти В. Г. Перова.

Панов Фёдор Андреевич

(1804–1870)

Полковник Генерального штаба (впоследствии генерал-майор), военный губернатор Семипалатинска (с 1857 г.). Достоевский впервые упоминает его имя в письме к А. Е. Врангелю от 9 марта 1857 г.: «Говорят, что к нам назначен губернатором какой-то Генерального штаба полковник Панов — правда ли?..» П. П. Семёнов-Тян-Шанский, который посещал Семипалатинск, вспоминал: «При этом я встретил самый предупредительный приём со стороны губернатора, генерал-майора Главного штаба Панова, который, будучи предупреждён о моем приезде, выслал мне навстречу своего адъютанта, блестящего армейского офицера Демчинского, любезно пригласившего меня остановиться у него, так как в Семипалатинске в то время никаких гостиниц не было. Но всего более обрадовал меня Демчинский деликатно устроенным сюрпризом: он мне представил совершенно неожиданно у себя на квартире одетого в солдатскую