редко; иногда не бывал по три, по четыре месяца и более. В последнюю же зиму я стал ходить к нему чаще. Но тоже из месяца в месяц. Впрочем, не ровно. Иногда бывал два раза сряду; другой раз пропускал целый месяц. Так, например, в марте месяце я не был ни разу. Стал я ходить чаще из любопытства; кроме того, я встречал там некоторых знакомых. Наконец, сам принимал иногда участие в разговоре, в споре, который, оставаясь неоконченным в один вечер, невольно позывал меня идти в другой раз и докончить спор…»

И в ходе следствия же Достоевский дал Петрашевскому развёрнутую характеристику: «Я никогда не был в очень коротких отношениях с Петрашевским, хотя и езжал к нему по пятницам, а он, в свою очередь, отдавал мне визиты. Это одно из таких знакомств моих, которым я не дорожил слишком много, не имея сходства ни в характере, ни во многих понятиях с Петрашевским. <…> Меня всегда поражало много эксцентричности и странности в характере Петрашевского. Даже знакомство наше началось тем, что он с первого разу поразил моё любопытство своими странностями. Но езжал я к нему нечасто. Случалось, что я не бывал у него иногда более полугода. В последнюю же зиму, начиная с сентября месяца, я был у него не более восьми раз. Мы никогда не были коротки друг с другом, я думаю, что во всё время нашего знакомства мы никогда не оставались вместе, одни, глаз на глаз, более получаса. Я даже заметил положительно, что он, заезжая ко мне, как будто исполняет долг учтивости; но что, например, вести со мной долгой разговор ему тягостно. Да и со мной было то же самое; потому что, повторяю, у нас мало было пунктов соединения и в идеях и в характерах. Мы оба опасались долго заговариваться друг с другом; потому что с десятого слова мы бы заспорили, а это нам обоим надоело. Мне кажется, что взаимные впечатления наши друг о друге одинаковы. <…> Впрочем, я всегда уважал Петрашевского как человека честного и благородного.

Об эксцентричностях и странностях его говорят очень многие, почти все, кто знают или слышали о Петрашевском, и даже по ним делают своё о нём заключение. Я слышал несколько раз мнение, что у Петрашевского больше ума, чем благоразумия. Действительно, очень трудно было бы объяснить многие из его странностей. Нередко при встрече с ним на улице спросишь: куда он и зачем? — и он ответит какую-нибудь такую странность, расскажет такой странный план, который он только что шёл исполнить, что не знаешь, что подумать о плане и о самом Петрашевском. Из-за такого дела, которое нуля не стоит, он иногда хлопочет так, как будто дело идёт обо всём его имении. Другой раз спешит куда-нибудь на полчаса кончить маленькое дельце, а кончить это маленькое дельце можно разве только в два года. Человек он вечно суетящийся и движущийся, вечно чем-нибудь занят. Читает много; уважает систему Фурье и изучил её в подробности. Кроме того, особенно занимается законоведением. <…> Трудно сказать, чтоб Петрашевский (наблюдаемый как политический человек) имел какую-нибудь свою определённую систему в суждении, какой-нибудь определённый взгляд на политические события. Я заметил в нём последовательность только одной системе; да и та не его, а Фурье. Мне кажется, что именно Фурье и мешает ему смотреть самобытным взглядом на вещи. Впрочем, могу утвердительно сказать, что Петрашевский слишком далек от идеи возможности немедленного применения системы Фурье к нашему общественному быту. В этом я всегда был уверен…» [ПСС, т. 18, с. 117–138]

Однако ж Достоевский не счёл нужным предъявлять Секретной следственной комиссии свои самые резкие суждения о Петрашевском: по воспоминаниям А. Н. Майкова, писатель называл Петрашевского «дураком, актёром и болтуном» и считал, что у него ничего путного не выйдет [Там же, с. 191]

Отдельные черты Петрашевского отразились в образе Петра Верховенского из «Бесов».

Петрашевцы

Общество разночинной молодёжи в Петербурге во 2-й половине 1840-х гг., в основном, утопические социалисты (фурьеристы). Собирались на «пятницах» у М. В. Петрашевского, обсуждали теоретические вопросы, разбирали учения Ш. Фурье, К. А. Сен-Симона, Р. Оуэна и др. Внутри общества со временем образовались кружки (С. Ф. Дурова и Н. А. Спешнева, Н. С. Кашкина и др.), в которых обсуждались более кардинальные вопросы — организация тайного революционного общества, создание подпольной типографии, подготовка восстания. В среде петрашевцев создавалась агитационная литература для народа: «Десять заповедей» П. Н. Филиппова, «Солдатская беседа» Н. П. Григорьева и др. Достоевский активно посещал собраниях у Петрашевского с весны 1846 г., участвовал в дискуссиях, читал вслух отрывки из своих произведений, а также письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю, что и послужило впоследствии главным обвинительным пунктом при вынесении ему смертного приговора.

23 апреля 1849 г. петрашевцы по доносу П. Д. Антонелли были арестованы. Всего по этому делу, которое расследовала Секретная следственная комиссия, проходило 123 человека, из них 21 получили смертный приговор: «титулярного советника Буташевича-Петрашевского, неслужащего дворянина Спешнева, поручиков Момбелли и Григорьева, штабс-капитана Львова 2-го, студента Филиппова, кандидата Ахшарумова, студента Ханыкова, коллежского асессора Дурова, отставного поручика Достоевского, коллежского советника Дебу 1-го, коллежского секретаря Дебу 2-го, учителя Толля, титулярного советника Ястржембского, неслужащего дворянина Плещеева, титулярного советника Кашкина и Головинского, поручика Пальма, титулярного советника Тимковского, коллежского секретаря Европеуса и мещанина Шапошникова подвергнуть смертной казни расстрелянием…» [ПСС, т. 18, с. 190]

Генерал-аудиториатом, а затем и Николаем I приговор был заменён каторгой и ссылкой, но приговорённые к смерти были 22 декабря 1849 г. выведены на эшафот на Семёновском плацу, прошли-испытали весь обряд смертной казни. В 1856 г., при восшествии на престол Александра II, участь петрашевцев была облегчена, многие из них со временем вернулись в Центральную Россию, в Петербург.

Петров Афанасий Константинович

Священник русской церкви в Женеве. С ним и его женой Ольгой Достоевский познакомился весной 1868 г. О них писатель упоминает в письмах к А. Н. Майкову той поры, переписывался и с самими Петровыми. В январе 1869 г. Достоевский послал Петровым письмо (не сохр.) из Флоренции, в котором, судя по ответному письму О. Петровой, писатель просил выслать деньги, сообщал о завершении печатания в РВ романа «Идиот» и о новом журнале «Заря». Причём Петрова сообщала, что почти все сотрудники нового журнала — её «добрые знакомые».

Печаткины

Вячеслав Петрович (1819–1898), Евгений Петрович (1838–1918) и Константин Петрович (1818–1895) — братья; книгопродавцы, издатели, владельцы Красносельской бумажной фабрики, кредиторы Достоевского, поставляли бумагу для «Гражданина» и «Дневника писателя». Их имена неоднократно упоминаются в письмах писателя и записных тетрадях.

Пикар Иван Николаевич

Поручик, квартальный надзиратель в 1865 г. 3-го квартала Казанской части в