— А ты что, товарищ подполковник, все никак с майорской формой не расстанешься? — строго спросил Кириллов, но приветливо улыбнулся, протянул руку Булавину. Тот автоматически приложил правую руку к шапке, затем ответил на приветствие генерала, подав ему руку.

— Так ведь тут на острове нет военторга, товарищ генерал, — ответил шуткой Булавин.

— Это верно. Спасибо подполковник, — генерал крепко сжал руку Булавин и потряс ее. — Спас ты нас. И этим, — он кивнул головой в сторону норвежского корвета, — дал пороха понюхать. Награда будет, как обещал, Против Красной звезды не возражаешь?

— Ну…, нет, товарищ генерал, — Булавин от неожиданной похвалы смутился.

— Михаил Станиславович, оправь мне на него представление, — повернулся к Трезубову, — и немедленно в больницу его. Посмотри, какой он зеленый. Пусть ложится у вас в госпитале, и там сделают ему переливание крови. Сможете?

— Сделаем, товарищ генерал, — пообещал Трезубов.

— Ну что, Станислав Владимирович, летим к Францу? — Спросил Кириллов генерала Маслова. — Думаю, тут они без нас закончат.

— Да, полетели на базу.

К группе офицеров подошли пилоты вертолетов.

— Есть у вас еще свободное место? — спросил их генерал Кириллов.

— Конечно, одного могу взять без проблем, — сообщил один из пилотов.

— Заберите подполковника Булавина.

— Слушаюсь, товарищ генерал, — пилот подошел Булавину, — вы готовы.

— Готов, — Булавин, пошатываясь, пошел к вертолету.

С помощью пилота забрался в салон вертолета. В вертолете на лавке сидели двое пограничников с автоматами, а напротив них, к удивлению Булавина, майор Беленко.

— Садитесь сюда, Ульрих Романович, — предложила она новому пассажиру внимательно посмотрела на него.

Булавин плюхнулся на сидение. Захлопали лопасти вертолета, взлетели.

— Как самочувствие? — спросила Беленко Булавина.

— Так… средне…, — Булавин кисло улыбнулся.

— У вас в санчасти есть аппарат ИВЛ?

— Не знаю, может, есть. Это что, зарин?

— Нет. Я проверяла прибором, зарина в шахте больше нет. Надышались угарным газом.

— Ну, тогда буду жить.

— Конечно, будете, Ульрих, — она неожиданно положила ладонь на его руку.

Вертолет начало трясти в воздушных ямах. Ему снова стало плохо. Он боялся, что его вырвет, не хотелось показывать слабость перед попутчиками и тем более перед женщиной. Голова сильно закружилась, Булавин снова потерял сознание.

Стены окрашены краской цвета беж, такого же цвета занавески на окнах. Тишина, удивительно тепло, несмотря на то, что палата просторная. Он лежит один в палате стационара. Сейчас самочувствие лучше, уже не тошнит, хотя в теле все еще слабость. Вчера сделали переливание крови, главврач похвалил майора Беленко: «Хорошо, что ваш доктор сразу ввела вам ацизол. Если бы не это, то не знаю, что бы с вами было». При этом он ободряюще пообещал выписать его через три дня. Настроение тоже лучше. В комнате летает муха. Удивительно. То, что в конце апреля мухи выходят из спячки, закономерно. Но это в теплых районах России. Но чтобы здесь, за полярным кругом?!

Тишина и одиночество располагают к размышлениям. А размышления тревожные. Как дальше жить? И где? Через три с половиной месяца увольнение. Вернуться в Питер и воевать с Лианой за свои квадратные метры? Нет, до этого он опуститься не может.

В комнату коротко стукнули, вошел капитан Крутихин. Он в пограничной форме, на плечи накинут белый халат.

— Ульрих Романович, здрасьте. Ну, да вы совсем как огурчик на грядке, — капитан- пограничник поздоровался с Булавиным.

— Может и огурчик, только его скоро выкинут с этой грядки, — усмехнулся Булавин.

— Ну да. Уедете на большую землю. Завидую, — видимо, он не понял двойного смысла в высказывании Булавина. — Это вам от нас, погранцов, — поставил на стул пакет с передачей. — Кофе и фрукты.

— Спасибо, Николай. Как там наши?

— Да, все живы-здоровы. Иноземцев сегодня отъезжает в отпуск. Мы с ним вчера написали рапорта по всем событиям. Я описал все зигзаги подполковника Самойлова на Виктории, в том числе и его побег на корвет к норвежцам. И Кириллу велел, чтобы он тоже все написал. Самойлов сейчас тоже отписывается.

— Куда труп Малышкина будете отправлять?

— Никуда. — Лицо капитана помрачнело, — он ведь детдомовский, родителей нет. Похоронили на острове. Вырыли большую могилу, завалили камнями, чтобы медведи тело не съели. Дело с этими дезертирами закрыли в связи со «смертью от пневмонии», — иронично хмыкнул капитан.

— Ясно, — Булавин, молча, покачал головой, уставился на муху, севшую перед ним на одеяло.

— Джека вашего тоже похоронили. Жаль его. Майор Беленко сейчас улетает в Мурманск. Вместе с генералами.

— Понятно, — сухо промолвил Булавин.

— Айдаров пообещал написать на нас, на Иноземцева и на меня, представление, только не сказал на какую награду.

— Ну…, заслужили.

— Ульрих Романович, как вы думаете, поставят заставу на острове Виктория?

— Не знаю. После последних событий, надо бы, конечно. Но это сложно. Надо создавать на острове всю инфраструктуру: казармы, отопление, причалы, связь, сигнализацию, пограничное оборудование. Сам понимаешь. А в бункере все сгорело.

— Понятно. — Крутихин резко поднялся со стула, — ладно, выздоравливайте. Пойду я. Вечером в наряд.

— Ты… вот что, Коля, — Булавин задержал руку Крутихина в своей руке, — проводи майора Беленко сегодня. И извинись перед ней. Это просьба.

Крутихин сжал челюсти, посмотрел на Булавина:

— Хорошо, товарищ подполковник, — быстро вышел из палаты.

Булавин встал с кровати, подошел к окну. Перед окном унылая местность, ни кустика, ни деревца. Арктика! Но уже видны на земле темные прогалины. Весна скоро. А в Питере уже должны распускаться листья на деревьях. Голова еще кружилась, он взялся за подоконник.

Кто-то робко постучал в дверь. Наверное, кто-то из нашего полка, предположил Булавин.

— Открыто, входите! — громко крикнул он в дверь.

— Разрешите, — на пороге майор Беленко. Она в военной форме, которая удивительно шла ее тонкой фигуре.

— Ой, а я думал, вы уже летите в самолете, — Булавин растерялся и брякнул то, что первое пришло в голову.

— Нет, через два часа вылетаем. Там еще генералы что-то обсуждают с вашим руководством. Извините, что пустая, ничего не принесла.

— Да ерунда, мне вон наши погранцы нанесли.

— Как вы себя чувствуете?