— Что, зацепило?

Я указал кивком:

— Как это может быть?

— В Корчме все может быть, — сообщил онзагадочно. — В двух залах?.. Эка невидаль!.. А если в одном подаютизумительное мясо волшебного оленя, а в другом Техасец читает стихи,принесенные из далеких земель? Ведь надо же успеть сказать, что и мясо — говно,и стихи — говно, и сам Техасец — говно. Вот и раздваиваются…

Я указал на совсем уж мелких человечков, что суетливопробегали под ногами завсегдатаев, норовя укусить за лодыжку, нагадить,плюнуть:

— А это кто?

Он усмехнулся:

— Еще не узнал?

— Нет.

— Присмотрись, — посоветовал он с несерьезнойсерьезностью.

Человечки кого-то смутно напоминали, хотя все разные, иныевовсе не человечки, а не то клубки шерсти, не то клочья гнилого тумана. Явсматривался в то общее, что уловилось, это прежде всего мелочность и жаждаукусить тайком, ахнул:

— Неужели?

Он довольно кивнул:

— Точно. Еще больше распахнешь варежку, когда узнаешь,что это дерьмецо, вольно бегающее здесь с попустительства чересчур добройХозяйки, вовсе не рыжий гном, а вполне себе рыжий великан!.. Да-да. Только душау него, увы, гномья. А то и намного мельче. Видишь, до чего измельчился…

Он с брезгливостью пнул рыжую мышь, что на бегу пыталасьвцепиться в его сапог. Я ошалело покрутил головой, со всех сторон нарастаетговор, голоса становятся напористее, громче, злее, это у нас вместоаргументации.

Справа от меня один проворчал с высокомерием:

— Но как он предсказуем!.. Как предсказуем, вы толькопосмотрите!.. Сперва ставит впереди себя одну ногу, потом вторую… и так всевремя! А сейчас вот сядет за стол… Ага, видели, видели?.. Я ж говорю, чтоабсолютно предсказуем!.. Сейчас же вот подзовет домового и что-нить закажет…

С другой стороны:

— Нет, эту вещь читать вообще невозможно…

С другой:

— Что вы, невозможно все остальные…

Я помотал головой, с набитым желудком чувствую себя намногоувереннее даже в таком странном месте, поднялся и постучал в дверь под вывеской«ОР». Никто не ответил, дернул на себя, дверь подалась легко, я застыл напороге, ослепленный великолепием множества красивых людей, даже мужчины здесьне вызывают неприязни, больно морды умные, а мы не любим только сильных, умныенам не соперники, мы сами умнее всех, это же козе ясно, я сделал шаг,вслушиваясь. Толстенный монах развалился в кожаном кресле эпохи Луи все так жеспиной ко мне, я услышал его назидательный голос:

— Господа, господа, в наше время даже в христианскоммире весьма превратно понимается любовь. Очевидно, это пережиток языческихэпох, где мир был черно-белый, как эти… ну как их… картины Эйзенштейна, любимцадядюшки Джо и Стивена… нет, не того, который дерется, то было бы еще понятно…То есть — добро, мол, это сю-сю, зло — гав-гав, а любовь — что-вы-что-вы,зарделась стремглав. Этот подход неверен в корне. Проще говоря, для того, чтобыискусство было искусством, людей следует по-христиански любить. И не толькосю-сю. То есть следует любить и противников, даже врагов, как завещал намХристос… Все перекрестились? А то моя плетка вот она, под рукой. Так вот, намвсем легче любить своих врагов в молитвах, чем в жизни. Да. Но без любвиискусства не бывает. То есть на персонажи и на людей можно злиться, их можнокритиковать, ругать, припечатывать, разделывать — но так, чтобы нехристианскойзлобе места не было. Как, чтоб далеко за примером не ходить, Дюма любит своихРошфора, Миледи, Мордаунта, Людовика Четырнадцатого, Кольбера и Арамиса, причемАрамиса больше всех. Все они — явно отрицательные персонажи, особеннопоследний. И автор это многократно подчеркивает. А сам — любит. И без этогоискусству — не быть…

Он проследил за взглядом дамы в малиновом берете, попыталсяобернуться, но шея такую непозволительную операцию проделать не позволила,тогда монах поднялся, чудовищная туша развернулась на месте. На меня взглянулималенькие злые глаза, коричневые, нижняя челюсть, как у бульдога, воинственновыдвинулась, тяжелая, как крепостная стена.

Я таращил на него глаза, наконец оглянулся. Черезоставленную благоразумно щель видно, что за первым столом, где я сидел, двоеуже сцепились, тонкие руки юноши ухватились за пиратскую куртку бычешеего, тотс брезгливым видом удерживал вьюношу на вытянутой руке. Я повернулся кзагородившему вход. Тот же с бычьей шеей, только в сутане католического монаха,не то бенедиктинца, не то франксиканца. В талии, это место такое, чревоподпоясано толстой веревкой с намыленной петлей на конце. На другом концеверевки я рассмотрел железный крюк ниндзя.

— Э-э… — сказал я обалдело, — э-э… не столько явроде бы и пил…

— Че возжелал, человече? — поинтересовалсябычешеий. — Бисера стало не хватать, не взыщи…

Я указал пальцем через плечо:

— А там… э-э… вон там…

Он прогудел зычно:

— Орлам случается и ниже кур спускаться…

— …но курам никогда до облак не подняться, —сказал я машинально, — дык вон там…

— Грамотный? — удивился бычешеий. — То-тотебе вина мало, захотелось чего-то ишшо, цыпленок?.. Какая свадьба без драки?..

Я оглянулся, бычешеий пират уже ухватил оппонента за ногу,раскрутил его с лихим посвистом над столами, как Илья Муромец Калин-царя, апотом сделал шаг в сторону и с размаха хрястнул головой об опорный столб.Кровля вздрогнула, на поперечной балке каркнул ворон, а гигантская летучая мышьбеспокойно задвигалась во сне.

Бычешеий наконец выпустил жертву, тот улетел в дальний угол,стену тряхнуло. Оппонент сполз по ней, как разбитый помидор, с усилиемподнялся, отряхнулся и сказал с обидой:

— А вот это не довод, знаете ли!

Пират сказал весело:

— А я всего лишь проверял, пустая у вас голова илицельнолитая!.. Ладно, оставим эту тему, поговорим лучше о…

Вконец ошалевший, я повернулся к монаху, на крупном багровомлице уже нетерпение, проговорил как можно убедительнее:

— Там слишком шумно… Нельзя ли мне перебраться в вашеблагородное собрание?

— Ты хто? — прорычал бычешеий.

— Я?.. Я сын и внук короля… императора тоже… а такженаследник престола Трех Королевств…

— А почему грамотный? — удивился монах.

— Да так, по недосмотру…

— А ты христианин или язычник? — спросил монах.

Я подумал, как ответить половчее, подсказка лежит наповерхности, монах явно не из варварской обители, но уж слишком простаяподсказка, такие обычно означают ложные пути, тупики, а то и ловушки в конце ипо дороге, так что я бодро выпятил грудь и ответил с грубой прямотой истинногодипломата: