в Нидерланды. Следующей, и не менее важной, задачей было ответить на вопрос: когда? Он был должен правильно выбрать подходящий момент и быть готов, когда этот момент наступит. Это было нелегким делом, ведь армию, состоящую из добровольцев, нелегко набрать и трудно удержать вместе, если под рукой нет неисчерпаемых ресурсов, а благоприятные моменты быстро уходят и не возвращаются.

2

Первый благоприятный момент наступил, когда у Вильгельма еще не было никаких войск. Альба 22 августа 1567 года вошел со своими войсками в Брюссель. Несколько раз он встречался наедине с регентшей Маргаритой, якобы для того, чтобы обсудить с ней, где лучше всего разместить войска и какими способами в будущем лучше всего подавлять беспорядки. На самом же деле он только сообщил Маргарите, что собирается делать. И 8 сентября она подала в отставку с поста регентши. То, что задумал герцог Альба, никогда бы не случилось при ее правлении.

На следующий день Альба приказал арестовать Эгмонта и Хорна, и их взяли под стражу, когда они выходили из зала совета. Когда капитан гвардии, испанец, потребовал у Эгмонта его меч, граф онемел и замер на месте от изумления, а потом, ошеломленный, вынул из ножен и отдал испанцу свой клинок, который так долго и верно служил королю Филиппу. Пока в зале совета происходили эти два ареста, офицеры Альбы проявили ужасную эффективность – выманили из домов и арестовали секретарей Эгмонта и Хорна. Таким образом, никто не успел уничтожить личные бумаги обвиняемых, и все в этих документах, что можно было исказить и истолковать как намек на предательство, оказалось перед глазами изобретательных сотрудников Альбы. И ожидались не только бумажные доказательства: напуганный секретарь Эгмонта на первом допросе во всем пошел навстречу желаниям тех, кто его допрашивал, и в ужасе подобострастно подтверждал все намеки, направленные против его господина. Несчастный трус напрасно предал своего господина: это было не нужно, потому что Альба, холодно просматривая запись его ответов, цинично заметил: «Он уже говорит. Когда его допросят под пыткой, он расскажет нам замечательные вещи». Милость Альбы нельзя было купить, предоставив королю нужные доказательства.

Через десять дней в Мадриде был арестован Монтиньи, брат Хорна. Как он был прав, когда боялся этой поездки ко двору короля Филиппа! Его коллега Берген не был арестован лишь потому, что, на свое счастье, умер естественной смертью на несколько недель раньше, так что пришлось без шума устранять только Монтиньи, и тот был задушен в тюрьме, где его держали, в Симанкасе. Остатки ордена Золотого руна напрасно протестовали против этого нападения на трех своих собратьев: и этот орден, и все, что он отстаивал, ничего не значили для Альбы.

В тот день, когда были арестованы Эгмонт и Хорн, Альба создал малый совет, который назвал «Совет по делам по мятежам», но народ дал этому собранию другое имя, под которым оно и вошло в историю, – «Кровавый совет». Среди его участников были три испанца – Хуан Варгас, Херонимо де Рода и Луис дель Рио. Нидерландцы негодовали. Раньше часто случались бунты и мятежи и часто создавались специальные советы для суда над их предводителями, но во всех нидерландских хартиях было записано, что нидерландцы имеют право, чтобы их судили только судьи из их народа. А тут среди тех, кто их судит, сидят три иностранца, и председатель суда – фанатик Альба. Позже они узнают, что у них не будет даже того преимущества, чтобы в суде звучали три мнения: Альба слушал только Варгаса. Хуан Варгас был способным адвокатом, неразборчивым в средствах и проницательным, дьявольски ловким в перекрестных допросах и до неприличия жестоким. Он откровенно радовался, посылая обвиняемых на пытку, часто помогал палачу и предложил несколько усовершенствований в пыточных инструментах. Даже в ту эпоху, когда мужчины не были чувствительными, такое поведение казалось отвратительным его коллегам, и Луис дель Рио по меньшей мере один раз после безуспешных возражений ушел со своего места, плача от ужаса и ярости.

Этот сентябрь 1567 года, когда Нидерланды раскалились от гнева и Альба еще не сокрушил их народ своими ударами и не заставил его оцепенеть, был бы подходящим временем для вторжения. Если бы принц Оранский ввел в Нидерланды хотя бы пять или шесть тысяч своих солдат, вся страна встала бы за него; так думал по крайней мере один английский политический агент, находившийся тогда в Антверпене. Но как он мог привести эти пять или шесть тысяч? Армию нельзя набрать за четыре месяца с нуля и без средств для этого. Сначала Вильгельм должен был распродать все, что мог, из дорогой посуды и драгоценных украшений, которые вывез из Нидерландов; потом из числа капитанов-наемников, блуждавших по Европе, ища, кому продать свои воинские услуги, он должен был набрать команду офицеров, которым мог поручить вербовку солдат; и, наконец, он должен был убедить как можно больше правителей, чтобы те разрешили своим подданным вступить в его армию добровольцами. Ездя туда и сюда по этому жизненно важному делу, Вильгельм сам на границе Клева чуть не был захвачен в плен наемником-грабителем, солдатом-немцем на испанской службе. Испанцы жалели, что Вильгельм ускользнул, но были уверены, что скоро он будет схвачен. «У короля длинная рука», – говорили они.

У короля рука была длинная, а у принца очень короткая. В сентябре 1567 года он не ввел войска в Нидерланды, потому что не мог ввести. Случай был упущен, и Альба, медленно усиливая террор, подавил желание восстать. Он действовал методично: волны репрессий быстро накатывались одна за другой, он арестовывал всех влиятельных людей, в чьей покорности сомневался, – магистратов и пенсионариев главных городов, чиновников из местных судов, бургомистров и советников и, наконец, богатых купцов и землевладельцев. Когда их всех забирали, простой народ оставался беззащитным, и простолюдинов можно было хватать горстями, где угодно и когда угодно, если потребуется такая демонстрация. Но Альба хотел, чтобы впечатление от его мер не пропало впустую: он планировал массовую казнь, тут не следовало торопиться. Он постепенно накапливал доказательства, постепенно допрашивал и пытал своих узников, знатных и незнатных, а в это время семьи арестованных, цепляясь за напрасную надежду, осаждали его со слезами на глазах и прошениями в руках. Жена и дочери Эгмонта каждую ночь босиком ходили от церкви к церкви, прося Бога заступиться. А Эгмонт жил под арестом в цитадели Гента и, как ни странно, после многих дней допросов по-прежнему верил, что король не сможет найти ничего дурного в его поведении. Бургундская аристократия и