Она заметила его первая, но не остановилась и продолжала двигаться. Дыхание ее сделалось прерывистым. Она схватила податливую руку Хоты и заткнула себе рот, чтобы не стонать слишком громко и не разбудить спящих ребят.

Для Унаи эта картина была чем-то невероятным, почти сверхъестественным; для Хоты тоже. А потом Аннабель просто слезла с него и вернулась к своей обычной апатии. На Унаи она смотрела как ни в чем не бывало. Ни следа смущения и стыда.

Хота тоже явно провел время неплохо, хоть и выглядел чуть менее уверенным, да и соитие длилось короче, чем нужно, как это случается в первый раз. Только тогда он заметил, что его ближайший друг стоит, прижавшись к дереву, в нескольких метрах от него.

— Простите, я не собирался за вами подсматривать, — попытался оправдаться Унаи, встретившись с ним глазами.

— Черт, Унаи! Ты что, все видел?.. — вскричал Хота, вспыхнув до корней волос, что выглядело почти комично.

— Простите, простите. Я ухожу… Я вышел пописать… я не хотел… — извинялся Унаи.

Мочиться ему расхотелось. Он поднялся по лестнице наверх.

Увиденное так и осталось у него в памяти, будто выжженное огнем.

4 декабря 2016 года, воскресенье

После инцидента с мобильником прошло больше недели.

Голден удалось спасти архив с фотографиями. К счастью, у меня был правильно настроен «Ватсап», и копии всех переговоров сохранились. Пришлось оплатить новый терминал, и оператор сделал мне дубликат карты. Моя цифровая жизнь была спасена.

В полицейском участке мы занимались самой нудной частью расследования: проверяли номера автомобилей на муниципальных камерах Залдуондо, проезжавших неподалеку от парковки, откуда Аннабель и ее сопровождающий — или сопровождающие — отправились в то утро в Сан-Адриан.

У Аннабель не было собственного автомобиля, и кто-то должен был за ней заехать. Несмотря на ранний час, нам пришлось проверить около тридцати автомобилей.

С другой стороны, телефон Аннабель так и не нашелся. Судья Олано добился того, чтобы оператор предоставил нам дубликат, но Аннабель явно не злоупотребляла телефонными разговорами: несколько звонков накануне смерти были сделаны ее редактору. Мы убедились в том, что в то утро телефон она даже не включала. Итак, мы не могли отследить последние часы ее жизни.

По вечерам я послушно являлся к логопеду, и мы целый час произносили слоги и строили слова. За последнюю неделю я потратил в среднем пять часов на праксии, которые выполнял, стоя перед зеркалом, на упражнения с мобильным телефоном, где были загружены приложения, а заодно установил у себя в квартире турник, отныне пересекавший коридор. Каждый раз, проходя мимо турника, я останавливался и делал три подтягивания. Всего выходило около тридцати в день.

Сначала у меня ныли руки, но постепенно мне удалось укрепить правую сторону тела; к тому же дома я не выпускал из рук эспандер, укрепляя правую кисть.

Короче, полным ходом превращался в настоящего Кракена.

За неделю я так вымотался, что в выходные у меня не было моральных сил встречаться с ребятами, и я спрятался в Вильяверде, где с удовольствием дышал горным воздухом. Дедушка отказывался смотреть на экран нового мобильного, когда я что-то ему писал, и мне приходилось общаться с ним с помощью односложных фраз, которые он разгадывал терпеливо, как настоящий столетний старец, которому спешить некуда.

В воскресенье рано утром мне позвонила Эстибалис.

— Эй, ты в Вильяверде? — залпом выпалила напарница. Она явно была чем-то взволнована.

— Да, — поспешно произнес я.

— Срочно поезжай в Лагуардию. — Она говорила все так же встревоженно.

— В?.. — Я ничего не понимал.

— К пруду Барбакана, в центр сохранения исторического наследия. Соседи обнаружили, что входная дверь справочного отдела взломана, и обратились в полицию Лагуардии. Прибыли двое полицейских, проверить, что там — ограбление или хулиганство, — и нашли молодого мужчину, подвешенного на потолочных балках. Котла на этот раз не было, но были мокрые волосы и одежда, мокрая до плеч. Похоже, он захлебнулся. Милан, Пенья и я выезжаем на место.

— Я… Я еду, — отчетливо произнес я.

Я запустил «Аутлендер», дремавший под балконом дедушкиного дома, помчался в Лагуардию и менее чем через полчаса припарковался у южного входа в алавесскую виллу.

Я ни разу не был в Центре сохранения наследия кельто-иберийской культуры Барбакана; насколько я понял, он располагался внутри здания. Вскоре я заметил патрульную машину коллег из полицейского участка Лагуардии и пролез под лентой, которой огородили периметр. Вытащил бляху, но, судя по всему, меня все узнали. Скорее всего, из новостей. Я не привык к тому, чтобы быть легендой местной полиции.

Судья подписал приказ начинать визуальный осмотр. Я узнал машину судмедэкспертизы; Мугуруса тоже уже прибыл. Я прошел через алюминиевую дверь, отжатую простым рычагом, и зашагал по темному коридору, который привел меня к стойке, где, как я предположил, принимали посетителей. Кто-то включил свет, а также запись звуков воды, которые теперь окружали меня со всех сторон. Стены и потолок были окрашены в насыщенный синий, почти индиго, и это создавало сказочный эффект, как будто идешь по морскому дну.

Вокруг меня располагались панели, рассказывающие о кельто-иберийской культуре, существовавшей в этом районе 2100 лет назад. Я хорошо знал этот период истории по археологическим находкам, которые изучал под руководством Сауля Товара, а также по второму убийству из двойного преступления в дольмене: Нанчо убил двоих пятилетних детей в кельтской деревушке Ла-Ойя, расположенной на границе Лагуардии.

У моих ног простирался пруд, самый большой в Европе. Манекен, одетый в костюм кельто-иберийской женщины — белую накидку и головной убор того времени, — словно направлялся к пруду, чтобы выполнить ритуал — или же просто набрать воды.

А потом я увидел жертву, подвешенную за ноги на толстой веревке, перекинутой через одну из окрашенных в синий цвет цементных потолочных балок.

Конец веревки был привязан к креплению на одной из панелей, позволяя удерживать тело в подвешенном состоянии. Висящий был невысокого роста и издали выглядел совсем юным. Мугуруса протянул мне пластиковые бахилы. Я подошел к трупу и преклонил колено в знак почтения перед безжалостной Смертью, перед живым человеком, которым это тело было всего несколько часов назад.

«Здесь заканчивается твоя охота и начинается моя».

Лицо немного отекло, но было вполне узнаваемо. По крайней мере, я его узнал.

Мертвец, висевший передо мной, был моим другом Хотой.

4 декабря 2016 года, воскресенье

Плохо помню, что я делал дальше. Не знаю, к кому обратился, чтобы назвать имя покойного друга. Отправил по «Ватсапу» сообщение Эстибалис. Это я точно помню, потому что позже проверил время исходящих сообщений в мобильном телефоне. Войдя в роль дотошного следователя, приказал ей проверить вместе с судмедэкспертом, нет ли на теле Хоты следов «Тейзера».