Он ни в чем не признавался на допросах, и следователь мучился с ним. То строил из себя доброго папашу, уговаривал, убеждал, взывал к совести, то угрожал засунуть его в «пресс-хату», красочно расписывая, что сделают с ним уголовники. Но от Вити, который был теперь его адвокатом, Сергей знал, что друзья «нажали на все кнопки», и полицейским запретили его «прессовать». Он даже сочувствовал следователю, которому досталось такое тухлое дело и который вынужден теперь искать в темной комнате черную кошку, которой там нет.

Но потом подоспели данные экспертиз, и он растерялся. Откуда на его куртке оказалась Вовкина кровь, а в карманах какие-то порошки, которыми травили отца и деда? Он снова почувствовал странный холодок в затылке, как будто кто-то за его спиной готовился спустить курок.

Следователь, наоборот, оживился и с жаром принялся убеждать его признаться и раскаяться. Но он держался. Держался до вчерашнего дня…

Но вчера все изменилось. Вчера на допросе следователь вдруг сказал, что до него дошли сведения, что его, Сергея, сожительница Савичева шляется по свидетелям, шантажирует их, пытается подкупить и склоняет давать ложные показания. Угрозами и шантажом она довела Нину Владимировну Лаврову до инфаркта, что вполне может быть квалифицировано как причинение тяжкого вреда здоровью. Поэтому имеются все основания для задержания Савичевой в качестве соучастницы преступлений.

Он испугался. Представил себе Груньку в камере, в компании воровок и проституток. В то, что она довела бабку до инфаркта, он не поверил. Скорее всего, бабка сама себя накрутила, она это умела, уж он-то знал! Но бегать, расспрашивать, искать правду Груня могла, и не только могла, но должна была, ее он тоже знал. Главное, она попала в поле зрения следствия, а уж как истолковать ее намерения, следствие решит само. Еще Ольга, бывало, говорила: «Закон – что дышло, куда повернул, туда и вышло».

Он испугался и не сумел это скрыть. По азартно заблестевшим глазам следователя, по улыбке, зазмеившейся в уголках губ, он понял, что его испуг замечен и что следователь, нащупав слабое место, теперь будет прицельно бить именно туда. И следователь не стал медлить. Прямым текстом он объяснил, что готов закрыть глаза на преступные намерения его сожительницы в обмен на чистосердечное признание с его стороны.

– Пишешь мне «чистуху», и я о Савичевой забываю, – сказал он. – Могу дать тебе время на «подумать». Хотя чего тут думать-то? Ты все равно попал. Такие улики! Только время теряем тут с тобой.

Откинувшись в кресле, он снисходительно смотрел на Сергея. Он победил, и он знал это.

О чем тут было думать?.. У него не было выбора. Он не мог допустить, чтобы Груня попала в лапы к этому следователю.

Он и так всем приносил несчастье. Мать и бабушка Маша погибли из-за него. Ольга столько лет жила у Лавровых, потому что не могла бросить его. Если бы не он, она могла бы устроить свою жизнь по-другому, уехала бы на родину, как мечтала, и, может быть, не кончила бы свою жизнь в богадельне. А он не успел ее спасти…

А теперь еще и Груня могла попасть за решетку из-за него. Грунечка…

Он с детства знал, что такое тоска. Обычно она накатывала на него, когда приходили гости. Ольга сбивалась с ног, готовя и подавая еду, а он был обязан сидеть в детской вместе с кошкой Мурьяной и не выходить оттуда, не путаться под ногами у гостей.

Сначала он тискал и гладил Мурьяну, но той это быстро надоедало, она выкручивалась из его объятий, запрыгивала на шкаф и дремала там, свесив пушистый хвост, а он прилипал носом к окну и вглядывался в темную улицу. Вот тут-то внутри него и оживала тоска. Она была как черная жирная пиявка, он видел таких в пруду около дачи. Пиявка присасывалась где-то внутри, наверное к самому сердцу, и начинала высасывать из него силы. Он становился вялым и усталым, и весь мир становился черным, как темнота за окном.

В такие минуты вспоминалось все самое плохое – котята, которых родила Мурьяна и почему-то не стала кормить, и они умерли, маленькая птица, которую Женька подстрелил из рогатки, и она тоже умерла… И он тоже умрет однажды, и Оля, и все умрут…

Он не выдерживал и начинал плакать. Он старался плакать беззвучно, но Ольга как-то догадывалась, что он опять «гузынит», и прибегала к нему с чем-нибудь вкусненьким, и ему становилось легче.

Он никому не говорил про черную пиявку, рассказал только Ольге. Она внимательно посмотрела на него и сказала:

– Никому не рассказывай, а то в Голенщину свезут. – И побрызгала на него святой водой.

Что такое эта Голенщина, он не знал, только когда вырос, догадался, что на родине Ольги так назывался сумасшедший дом.

Он рос, обстоятельства его жизни менялись, но черная пиявка регулярно навещала его. Он пробовал с ней бороться, но в результате научился бороться только с самим собой, научился не показывать виду, когда ему становилось плохо.

Черная пиявка засохла и отпала, только когда в его жизни появилась Груня.

Он вспомнил, как впервые увидел Груню в читальном зале Научной библиотеки, куда он приходил работать над диссертацией. Увидел и почувствовал, как по спине прошел холодок, и в груди стукнуло сердце. Он ее узнал! Нет, эту высокую девушку в очках со стрижкой «каре» он никогда в жизни не видел, но он ее знал. Чувство узнавания было таким ярким, таким отчетливым! Как будто давным-давно, может быть, в прошлой жизни, он был вместе с этой девушкой, потом потерял ее, а теперь она наконец-то нашлась!

Он зачастил в библиотеку, и когда ему удавалось увидеть ее в читальном зале, в холле или в библиотечном кафетерии, он чувствовал себя счастливым.

В тот день, когда они наконец познакомились, он ничего не предчувствовал. Просто шел, задумавшись, по аллее университетского парка. Они столкнулись лоб в лоб, и когда он увидел, кто стоит перед ним, потирая лоб и щуря беспомощные без очков глаза, он ошеломленно и растерянно улыбнулся. А когда она засмеялась в ответ, он подумал, что она тоже его узнала…

Два года, прошедшие с той встречи, были самыми счастливыми в его жизни.

…Черная пиявка ожила, когда погиб Вовка. Ожила и стала поедать его изнутри. Он как-то боролся с ней и жил, хотя вокруг все рушилось. Умерли дед и мачеха, отец лежал в реанимации, Лялька Сиделкина превратилась в Аллу Потылицыну и претендовала на роль Вовкиной жены… Наконец, сам он попал в тюрьму… Это была какая-то воронка, засасывающая в себя привычный мир. И на краю этой воронки теперь стояла Груня. Сумеет ли он удержать ее?..

Черная пиявка зашевелилась в груди и вгрызлась в сердце…

Уснуть мне не удалось, а наступившее утро не принесло ни облегчения, ни надежды. Я сползла с дивана и, пошатываясь, как лунатик, побрела в душ.

Придя на работу, я первым делом попала под горячую руку вахтерши, у которой вчера брала ключи от подвала. Оказалось, что я вчера оставила незапертыми обе подвальные двери, нарушив все правила и предписания. А между тем надземный переход оказался в полном порядке, и никаких аварийных работ в нем не велось, и вахтерша уже получила втык от своего начальника, которому позвонила, чтобы выяснить, что там приключилось с надземным переходом. Словом, я ее подставила по всем статьям, а сама неизвестно для чего лазила в подвал, не исключено, что с какими-то нехорошими намерениями, и она обо всем доложит сегодня директрисе.